Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева - [13]

Завидя их, Дмитрий Тимофеевич подходит к директору и шутя говорит:

— Чудотворец вы, ваше превосходительство!

— Каким образом?

— А таким, — ответил Ленский, указывая на танцовщицу, — и сущим во гробех живот даровав. 

VII

Откупщик Кузин. — Моя поездка в Харьков. — Отпуск. — М.Г.П. — Отставка. — Актер Ершов. — Начало провинциального скитания. — Антрепренер Каратеев. — Перемена фамилии. — Гастроли Щепкина и Мартынова. — Поездка на ярмарку в Кременчуг вместе с Мартыновыми — Несчастие с пароходом. — Потопление Мартынова в Днепре. — Его спасение Горевым-Тарасенковым.

У отца моего бывал по делам откупщик Кузьма Никитич Кузин, харьковский меценат и строитель местного театра, существующего до сих пор. Он был любитель и знаток по-своему вообще всех искусств и в особенности театрального. Свой харьковский театр он сдавал известному в то время провинциальному антрепренеру Людвигу Юрьевичу Молотковскому[6]), делавшему там хорошие дела.

Кузин, узнав, что я служу на сцене Александринского театра, стал меня звать погостить к себе в Харьков, соблазняя большим барышом, если я выступлю там в нескольких спектаклях.

— Стоить ли? — сомневался я в обещаниях Кузина.

— Еще бы! — с увлечением разубедил он меня. — Провинциальная сцена — это такая прелесть, о которой вы и понятия не имеете! Прежде всего в провинции заслуги актеров измеряются не численностью лет, выжитых ими за кулисами, а их дарованием, которому дается простор и возможность выказать себя во всей полноте и блеске. У нас не практикуется затиранье, столь развитое на столичных сценах, и нет интриг, то-есть, есть, но настолько незначительные, что не имеют по себе никаких последствий… Я серьезно уверен, что, как попадете на провинциальную сцену, так и расстаться с ней не захотите…

— Ну, это, кажется, неправда! — возразил я. — Почему же все провинциальные актеры жаждут службы на казенной сцене?

— Из тщеславия, конечно.

Я взял от дирекции месячный отпуск и отправился в Харьков, специально затем, чтобы попробовать свои силы на провинциальных подмостках, так симпатично обрисованных Кузьмой Никитичем, который дал мне рекомендательное письмо к Молотковскому.

Людвиг Юрьевич встретил меня очень любезно и радушно, тотчас же предложив дебютировать в чем мне угодно. Я выбрал милого мне «Стряпчего под столом», в котором и выступил впервые перед харьковскою публикой с большим успехом. Об этом и о последующих успехах в Харькове я потому упоминаю, что они сбили меня с толку, и я, благодаря им, ни на минуту не задумывался покинуть сцену столичную и окончательно перейти на провинциальную.

Отпуск мой приходил к концу, мне надлежало возвратиться в Петербург, но Молотковский стал убеждать меня сказаться больным и попросить у дирекции продолжение отпуска еще на месяц. После продолжительного колебания, я уступил его настоянию и телеграфировал матери своей, чтобы она лично отправилась к Гедеонову и, объяснив ему мое мнимое болезненное состояние, удерживающее меня на юге, попросила бы еще на один месяц отпуска.

Впрочем, быть может, я бы не так легко поддался убеждениям Молотковского, если бы не было еще одного очень важного обстоятельства, мучившего меня своею невыясненностью. В свое короткое пребывание на сцене Харьковского театра увлекся я миловидной актрисой М.Г.П., здравствующей доныне, и сделал ей предложение, на которое она ответила полуотказом. Свой полуотказ она мотивировала тем, что такую скоро приходящую любовь должно основательно проверить, и тогда только решиться на серьезный шаг, дабы не пришлось впоследствии раскаиваться за него и дорого поплатиться…

— Сперва нам нужно пуд соли съесть вместе! — припомнила она популярную русскую пословицу, с которой nolens-volens пришлось согласиться.

Любезность Гедеонова распространилась еще на добавочный месяц отпуска, и я продолжал свои гастроли. Когда подошел конец и этому отпуску, я с М.Г.П. повел опять разговор о женитьбе.

— Поедем в Петербург и там повенчаемся…

— Ну, какие мы супруги будем, — сказала она, — мы не пара…

— Как не пара? Почему?

— Вы— столичный, я— провинциальная…

— Бог даст, и вы пристроитесь к нам, в Александринку…

— Во-первых, это трудно, во-вторых, у вас тяжело от интриг, а у Молотковского мне отлично живется…

— Если только смущает вас моя казенная служба, то да буду и я провинциальным актером! — произнес я с пафосом и тотчас же послал в Петербург прошение об отставке. На этот раз я адресовался уже прямо к самому директору, но ответа от него никакого не получал долгое время. Я писал к Александру Михайловичу еще и еще раз, но мои послания оставались гласом вопиющего в пустыне. Наконец, хлопотать об отставке я начал через мать. Упросил ее опять отправиться к Гедеонову и спросить, почему моя просьба не приводится в исполнение? При чем я надоумил ее сказать ему, что отставка мне необходима в силу моего расстроенного здоровья, недопускающего скорого возвращения моего в Петербург в виду вредного для меня столичного климата.

— Ну, хорошо, — ответил Гедеонов моей матери, — я дам отставку, но уж зато никогда больше не приму его в нашу труппу. Так ему и отпишите. Он ведь знает, как я привыкаю к своим, и как не люблю с ними расставаться.