Воспоминания ангела-хранителя - [85]

Богато, но убого, говорит Ренсе.

У Альберехта мелькнула мысль рассказать матери о немецком списке разыскиваемых. Она явно еще не знала, что Ренсе в списке. Иначе не стала бы так пространно обсуждать отъезд принцессы Юлианы с детьми. Наверное, надо рассказать? О Боже, как же не хочется этого делать! Это такая неправдоподобная история. Как ее рассказывать женщине, которая совершенно не в курсе дела. Ничего не знает о политической деятельности Ренсе, никогда не слышала о существовании секретных спецслужб и вообще не может представить себе, что немцы способны составить такой список.

Ход его мыслей нарушил громкий хлопок. За первым последовал второй. Альберехт бросился к окну. Не видно ничего, что могло бы издать такой звук. В доме напротив открылась дверь, и на улицу вышел отец с двумя маленькими девочками. Дверь так и осталась открытой. Девочки перешли дорогу, перешагнули через низкую ограду газона и обернулись. Отец пошел следом за ними, тоже посмотрел во все стороны и явно не увидел ничего заслуживающего внимания. Одна девочка чуть стукнула другую по спине – я тебя запятнала, ты водишь, – и они стали бегать друг за другом по кругу. Альберехт отошел от окна и приблизился к столику, на котором стоял графин с виски. В этот миг в комнату вошла мать с серебряным чайным прибором на серебряном подносе.

– С одной стороны, – сказала она, – англичане сами виноваты. Что они представляют собой в культурном отношении?

Мать поставила поднос на стол и села.

– Нам не повезло, – сказала она, – что немцы проиграли Первую мировую войну. Они должны были в ней победить! Какая это была чудесная страна! Даже самый скромный герцог держал собственный оперный театр и симфонический оркестр. Это была блистательная империя, где процветало искусство. Такой хам, как Гитлер, никогда не пришел бы к власти. Чего добились эти красные бедолаги, прогнавшие кайзера? Теперь они получили Гитлера. Если бы немцы в той войне победили, они заняли бы на мировой арене такое международное положение, на какое уже много веков имели право. Эту страну всегда недооценивали и несправедливо задвигали в угол. Нам они никогда не делали ничего плохого, по крайней мере до сих пор. По сравнению с англичанами… англичане всегда были мастерами ухватить самый жирный кусок. Но сочинять музыку не умеют. По сравнению с немцами совсем никуда не годятся. Просто-напросто ничего в музыке не понимают. Народ без слуха. В Германии я всегда имела намного больший успех, чем в Англии. Не говоря уже об Америке, этом сборище ковбоев и гангстеров.

Альберехт достал коробочку с мятными пастилками и положил пастилку в рот.

– Впрочем, – сказала мать, – если придется выбирать, то я предпочту американцев, а не англичан. С фантазией у них плохо, зато всегда готовы поучиться у других.

– А о Ренсе с Паулой ты в эти дни что-нибудь слышала?

– Да, Паула вчера заходила ко мне.

Альберехт почесал затылок правой рукой, собираясь сменить тему разговора.

Но тут мать сказала:

– Вообще-то я не собиралась тебе рассказывать, но Ренсе тоже подумывает об отъезде в Англию.

– Это Паула рассказала?

– Она устроила сцену. Просила денег. Но я ответила: у меня дома нет денег, говорю, честное слово, нет. Берту я тоже не смогла помочь. И знаешь, что она мне на это сказала? Вы наверняка все отдали Берту, говорит. Всегда все Берту, а Ренсе никогда ничего.

– Она была наверняка расстроена.

– Расстроена! С какой стати? У тебя есть причина ехать в Англию, а у Ренсе…

– А Паула не рассказала, почему Ренсе хочет в Англию?

Тильда Альберехт-Грейзе выпрямилась в своем кресле и положила руки на колени. Поза, как будто она дает интервью.

– Ах Берт, ты же понимаешь. Из-за своей живописи. Потому что они боятся, что когда придут немцы, Ренсе не сможет заниматься живописью.

– Возможно, он прав.

– Да ну что ты, не такая он важная птица. Есть ли на свете хоть один человек, всерьез принимающий холсты Ренсе за живопись? Таких нет.

– Когда-то точно так же говорили о Ван Гоге.

– И с тех пор все, кому не лень, считают свою мазню шедеврами, а себя Ван Гогами. Куда мы идем? Ты не можешь себе представить, как мне жаль, что у моих детей нет музыкальных способностей. Человек либо может спеть гамму, либо не может. Это в любом случае точка отсчета. А чем занимается Ренсе? Я ночами не сплю от огорчения. Он не сумасшедший, но умудряется блистательно скрывать свою нормальность.

– Равель тоже использовал пишущие машинки в одной из симфоний.

– Равель! Милый мальчик, не рассуждай, пожалуйста, о музыке. Ты ее вообще не воспринимаешь. Я тебя не упрекаю, что ты. Это дар, который у человека либо есть, либо нет. Ты хотя бы в другой области чего-то достиг.

– Но Ренсе, возможно, еще прославится в будущем.

– Ну что ты, Берт. Прославится! Я всегда говорю, что искусство Ренсе и ему подобных – все равно что джаз. В течение года этот мотив насвистывает на улице каждый мальчишка из мясной лавки, а на следующий год его никто и слушать не хочет. Например, Мондриан уже давно ушел в прошлое. Как и Равель. Как и Эрик Сати. Как Шенберг с Веберном. Шум, шелест, шорох, треск, и больше ничего. А вот Шуберт, Моцарт и Бетховен – это музыка. Они останутся навсегда. Никогда не смогут надоесть.