Воспоминания ангела-хранителя - [35]

– Честное слово, Берт, я тебе очень сочувствую, но какое счастье, что Сиси вовремя навострила лыжи, скажи. Представь себе, что ее корабль отплывал бы на каких-то двенадцать часов позже, на каких-то двенадцать часов!

Альберехт начал замечать: Эрик ни капли не удивился, что он приехал сюда следом за ним, вместо того чтобы дожидаться в доме у матери, как договорились. Или Эрик был в слишком сильном смятении, чтобы спросить себя: что здесь делает Берт? Или отсутствие удивления объяснялось тем, что Эрик уже сам нашел ответ на этот вопрос?

Слабенький голосок внутри Альберехта повторил вопрос почти плача: «Эрик! А пятьсот гульденов? У тебя есть для меня пятьсот гульденов? Эрик! Сиси, как ты говоришь, навострила лыжи вовремя. А я? Я должен здесь сидеть со своими тупыми лыжами? Я не могу жить без Сиси, Эрик!»

Эрик наклонился над стопкой папок, лежавших на тротуаре у входа в конторское здание. Навострила лыжи. Но чиновник моего уровня не имеет на это права, поэтому Эрик молчит насчет денег.

Эрик указал подбородком на стопку папок, которую держал обеими руками, и сказал:

– Нацисты дорого бы дали за эти документы.

Затем положил бумаги в машину и захлопнул дверцу.

– Ну что, – сказал он, – я поехал за Мими. Тебе в ту же сторону, или хочешь к себе? Я бы на твоем месте постарался поспать пару часов. У тебя будет много работы! Пусть переловят всех предателей, а тебе я разрешаю поставить их к стенке.

– Сомневаюсь, что получится.

– Представь себе, что у меня вчера были с собой пятьсот гульденов и что ты сейчас плыл бы на яхте в Англию. Тебя бы сразу заподозрили в предательстве. Или дезертирстве. За тобой послали бы самолет, чтобы потопить яхту. Черт побери, ты чудом остался цел!

Альберехт взглянул на часы. Примерно через три часа откроются банки. Было ясно, что Эрик не даст ему пятьсот гульденов. Во рту появился отвратительный вкус. Он готов был на кражу со взломом ради мятной пастилки. Какой смысл стоять болтать здесь?

– Ладно, Эрик, я поехал. До свидания, и держись! Мы все должны держаться, насколько можем.

– Это точно. Но что я хотел еще сказать. Я только что заезжал к Лейковичу. Девочка так и не нашлась.

– К Лейковичу?

У него задрожали колени.

– Да, я же тебе рассказывал. К нашему эксперту по религиозному искусству. Приемному отцу той малышки, что пошла отправлять письмо. Они не ложились спать и ждали ее всю ночь.

– Ты к ним заехал?

– Сразу, как только услышал, что началась война. Что ты посоветуешь?

Альберехту ничего не приходило в голову, а черт молчал, и я тоже.

– Давай, Том Пус, породи мысль! Придумай что-нибудь умное![17]

– Я думаю, – сказал Альберехт, глядя в землю.

– Все-таки обратиться к комиссару Буллебасу? – спросил Эрик.[18]

Какой-то черт – они все время меняются, не бывает, чтобы человека подолгу сопровождал один и тот же, – сказал ему: «Отговори его идти в полицию. Эта еврейская девочка жила в Голландии по секрету от властей. Если заявить о ее пропаже в полицию, то ее приезд в Голландию перестанет быть тайной, что будет иметь последствия для семьи Лейковичей».

Но я сказал: «Надо быть честным. Отправь его в полицию! Так должны поступать порядочные люди. Если полиция обнаружит что-нибудь, указывающее на твою причастность, ты должен будешь признаться. А может быть, стоит признаться прямо сейчас?»

Альберехт сказал:

– Я не вижу никаких других вариантов, кроме как обратиться в полицию; если скажешь, я задействую полицейских.

– Ты что, Берт, – сказал Эрик, – пошевели мозгами. Полагаешь, ты как государственный служащий обязан думать так же прямолинейно, когда на дворе война и весь мир перевернулся? Попробуй вникнуть в положение вещей как человек, а не робот. Эти люди – евреи-иностранцы, как ты не понимаешь. Если мы заявим в полицию, то это наверняка плохо кончится. Думаю, наша армия продержится не больше двух дней. И чем тогда будет заниматься нидерландская полиция?

– Нидерландская полиция продолжит заниматься своей работой, – произнес Альберехт. – Гаагская конвенция о законах и обычаях сухопутной войны утверждает, что оккупационные власти не должны вмешиваться в деятельность гражданских институтов в оккупированной стране.

– Елки-палки, Берт. Что за иллюзии. Вспомни, что сделал Гитлер в Австрии, Чехословакии, Польше, да и вообще повсюду. Международные договоры! Гаагская конвенция! Законы сухопутной войны! Для фрицев это всего лишь бумажки – порвать и скомкать. У меня слов нет, чтобы выразить, что я думаю про твой оптимизм.

– Гестапо в нашей стране пока еще нет.

– Ну-ну.

– Нам на помощь придут союзники.

– Норвегии они тоже пришли на помощь. Но норвежцам от этого легче не стало.

– Но учти, что Норвегия далеко, а для помощи Нидерландам британский военно-морской флот сможет действовать, почти не удаляясь от своей базы.

– Если морские волки британского капитализма сочтут такую помощь выгодной для себя. Жди и надейся! Но теперь серьезно. Что нам делать? Дельный совет можешь дать только ты. Иначе зачем ты работаешь государственным обвинителем?

– Зачем? Но я же не могу взять и выдвинуть обвинение против неведомой тайной организации. Если девочку похитили, то полиция едва ли что-то сможет сделать. В последние месяцы во всех частях страны кто-то запускал сигнальные ракеты, когда в темноте налетали немецкие самолеты. Легавые из кожи вон лезли, чтобы выяснить, кто и зачем это делает. И ни единого раза никого не застукали. Газеты писали, что ракеты были частью психологической атаки. Но так и неизвестно, подавались ли ими какие-то сигналы. В любом случае ясно, что если у немцев здесь есть группы по подготовке саботажа, то организованы они отлично. Такой институт, как Нидерландская полиция не имеет опыта борьбы с подобным родом деятельности.