Воспоминания ангела-хранителя - [30]

– Ты человек не случайный, сам видишь. Пропал ребенок. И первым человеком, кому об этом сообщают, становишься ты. Ты, единственный, знающий достоверно, что произошло на самом деле. Чего ты еще хочешь? Положись на меня, и останешься хозяином положения.

Но я внушал ему другие мысли: господи, Эрик, ну принеси ты эти деньги. Я не такой человек, чтобы закопать одно несчастье под пирамидой других. Эрик, принеси деньги и исчезни!

Но Эрик все еще сидел, и все присутствующие тоже расселись по местам или хотя бы прекратили разговоры, потому что Андрис Керевер, приподняв фалды фрака, опустился на табуретку у рояля и взял ноту ля. Мать Альберехта уже держала в руках ноты. Кто-то кашлянул, кто-то шикнул, затем настала тишина, и Тильда Альберехт-Грейзе заговорила:

– Сейчас я спою несколько песен Брамса и Малера, двух композиторов, которые в Германии, где так любят рассуждать о немецкой культуре, запрещены, за то что они были евреями.

Аплодисменты.

Она запела. Альберехт посмотрел на часы. Было три часа.

Она продолжала петь. Нет, в Эймейдене его не ждала никакая яхта. У него не было друга, который может отвезти его в Англию. Убедить стариков, что девочка уплыла вместе с Сиси в Англию, а затем исчезнуть. Но как это сделать?

Если бы мать или Эрик дали ему денег, где бы он сейчас находился? Альберехт не имел представления. В порту Хук-ван-Холланд? В Эймейдене? Можно ли там просто взять и сесть на корабль? Ему никогда раньше не приходилось этого делать. На грузовой корабль? Может быть, в Роттердаме или Флиссингене больше шансов. Или на рыболовецкое судно? В Катвейке? Или Схевенингене? Ему явилось видение, как он в отчаянии едет на машине вдоль побережья Северного моря от Ден Хелдера до Кадзанда и с надеждой спрашивает каждого встречного, не знает ли тот капитана или шкипера, который в ближайшее время отплывает в Англию, но слышит один и тот же ответ: нет, к сожалению, для вас места не найдется.

Я готов заплатить сто гульденов.

Сто гульденов? Что такое сто гульденов?

Ладно, пятьсот гульденов.

С вами явно что-то не так, раз вы рветесь в Англию сломя голову. Посреди ночи… Похоже, у вас земля горит под ногами, раз вы готовы столько заплатить. А мы не хотим ни во что ввязываться. Почему бы вам не подождать до утра и не сесть на первый рейсовый корабль? Это намного дешевле. Даже на самолете полететь и то дешевле.

«Они правы, – думал он. – К чему такая спешка? Полиция меня не ищет. Никто ничего не видел. Почему бы не подождать до завтра?»

Между тем мать пела. Песни, которые он слышал, должно быть, еще до своего появления на свет. Может ли зародыш слышать? И все напрасно. У меня нет музыкального слуха. Одна и та же песня всю жизнь и даже чуть больше. «Мне надо уехать, Эрик, сходи за деньгами, прямо сейчас». Мать пела и пела.

Перед его взором встает письменный стол, на столе розовая промокательная бумага, на ней самозарядный пистолет калибра 7,5 мм, разобранный на детали с помощью отвертки в швейцарском офицерском ноже. Патрон, который заклинило, торчит наполовину из патронника. Как чудесно блестит желтая медь оболочки с красным глазком капсюля, из которого выглядывает смерть. Заклинило намертво. Многообещающая голубая сталь, но я никого еще из него не застрелил, и себя самого тоже. Неужели вообще не существует способа, чтобы просто взять да испариться?

Аплодисменты. Гул голосов.

Голос Паулы: «Твоя мама. Вот уж кто полон сил. Вечером концерт, а потом еще до четырех утра развлекать у себя гостей. В ее-то возрасте!»

Мать пела, а Андрис Керевер, знаменитый аккомпаниатор с львиной гривой, аккомпанировал, поставив правую ногу на педаль, а левую засунув далеко под табурет.

В это время в музыку начал вплетаться тяжелый рокот самолетов, даже зазвенели окна. Головы слушателей пришли в движение, но мать Альберехта все пела и пела, а Андрис Керевер аккомпанировал. Сразу после его заключительного аккорда послышались три орудийных выстрела. Аплодисменты были короткими, потому что все прислушивались к выстрелам, которые вскоре возобновились. Все встали.

– Чужеземные самолеты, нарушающие воздушное пространство, – сказал Ренсе. – Бьюсь об заклад, что это фрицы и что одного из них наконец-то сбили.

– Стыд-позор, – сказал Эрик, – прямо-таки скандально. Пока идет война, мы стреляем по каждому самолету, нарушающему наше воздушное пространство, а попали, по-моему, всего один-единственный раз. Причем в английский самолет. Это никуда не годится.

Рокот моторов стих, и выстрелы прекратились. Гости бродили по гостиной с бокалами в руках, но там и сям кто-нибудь сидел и спал на стуле.

– Друзья! – воскликнул Эрик. – Не засыпайте еще немножко! Я пошел купить газету.

Направляясь к двери, он сказал Альберехту на ходу:

– Я не забыл. До скорой встречи!

Эрик ушел, и миг спустя послышался звук его отъезжающей машины.

Защебетали птички, и гости-полуночники сказали друг другу:

– Как быстро светает за окном!

– Разумеется, ведь сейчас май. В мае всегда рано светает.

Прошло четверть часа, а Эрик все не возвращался.

– Обычно Эрик умеет раздобыть газету куда быстрее, – сказала Мими.

– Ренсе, – сказала мать Альберехта, – посмотри в почтовом ящике. Эрик так замешкался, что почтальон, быть может, его опередил.