Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [168]

В марте мой сын командирован в Ставрополь для исполнения должности председателя военно-судной комиссии, учрежденной над тамошними чиновниками интендантского ведомства. Это дело было совсем не по нем. Я предусматривал много для него хлопот и боялся, по соображению обстоятельств, и неприятностей. Но отговариваться было нельзя: дело служебное, надобно делать, что велят. Жары начались рано и иногда сильно утомляли меня, особенно в заседаниях Совета, крестьянском комитете и других, где приходилось сидеть в духоте часа по четыре и более, при слушании скучного чтения. Я позволял себе, по временам, не дослушивать их до конца, когда не находил в том надобности, и уезжал заблаговременно домой. На светлое Христово Воскресенье был я на приеме у Великого Князя наместника, посидел за пасхальным столом, хотя ничего не ел, так как заранее разговелся дома с своими, а только поглядел на обыкновенную в этот день суету мирскую. 1-го апреля у Их Императорских Высочеств родился сын, Великий Князь Александр Михайлович, и несколько дней спустя мы получили приглашение пожаловать на церемонию Святаго Крещения высоконоворожденного. Я, по нездоровью, должен был отказаться, а дочь моя Екатерина с мужем и сын Ростислав (еще не уехавший в Ставрополь) присутствовали во дворце при совершении Священнодействия.

Усиливавшиеся жары в Тифлисе ускорили наш летний переезд на дачу, выбранную на этот раз в Коджорах, где мы нашли другую противоположность — холодную погоду и резкие ветры, длившиеся до конца месяца. Сначала я немного простудился, но от хорошего воздуха и здоровой воды скоро сделался бодрее, мог больше ходить, больше гулять, и оттого и ноги мои сделались крепче. Но близкому расстоянию от города и постоянному сообщению с ним, в домашней жизни нашей не ощущалось почти никаких перемен сравнительно с обычной нашей жизнью в Тифлисе. В июле я дождался и моих мальчиков, Бориса и Сергея, из Одессы, которым очень обрадовался; мало надеялся еще увидеться с ними. Они сделали хорошие успехи в учении и приехали к нам уже студентами Новороссийского университета, на каникулы. У нас стало живее и веселее. В августе возвратился к нам и Ростислав, поручение он благополучно кончил, и Великий Князь-наместник остался исполнением его совершенно доволен. Лето прошло скоро, наступили снова холода, туманы, пошли дожди, и к осени, почувствовав надобность погреться, мы перебрались в Тифлис, исполнивший с лихвою наше желание, так как там была не только хорошая, сухая погода, но даже было чересчур тепло и душно. Скоро настало вновь печальное расставание с внуками, отъезжавшими в Одессу; поплакал я прощаясь с ними, и долго скучал за ними. А чрез месяц по их отъезде, приехал к нам на службу в Тифлис мой старший внук, Леонид Ган, сын моей покойной дочери Елены, окончивший успешно университетский курс, которого я уж давно не видал.

В продолжение всего этого времени, да и последующих месяцев, никаких замечательных общественных событий здесь не происходило. Домашняя наша жизнь текла по-прежнему тихо и мирно. Я занимался между прочим делами и отчетом Общества о восстановлении православного христианства в крае; занимался также просмотром опять нового проекта о преобразовании Главного Управления, вновь составленного.

Истекший 1866-й год принес мне и радостные минуты, принес и поводы к огорчению, как всегда бывает на этом свете, где приятные события часто сменяются худыми, а худые — хорошими. Я был очень доволен производством моего внука Александра в штабс-капитаны, как отличного офицера, а еще более был доволен тем, что он отличный человек. Радовался свиданию с внуками. Получил в этом году полный оклад двойного жалования за выслугу на службе в Закавказья двадцати лет. В день тезоименитства Его Высочества Великого Князя наместника получил от Государя Всемилостивейшее пожалование — золотую табакерку, украшенную бриллиантами с вензелем имени Его Императорского Величества, за особые заслуги при введении в действие в Тифлисской губернии крестьянской реформы.

Январь 1867 года был неблагоприятен нам в отношении здоровья. Я чувствовал себя как будто хуже: слабость и то, что французы называют mal-aise, временами усиливались. Потом стало лучше, может быть от действия привычки к своему состоянию. Вообще же, если бы до минуты, мне предназначенной дожить, не было бы хуже, я благодарил бы Бога. Меня более беспокоила давно затянувшаяся серьезная болезнь моего зятя Ю. Ф. Витте: и вдобавок тяжело заболела дочь моя Екатерина, впрочем, скоро поправившаяся.

Каждую зиму здесь постоянно бывает и часто повторяется весьма неприятное неудобство, с продолжительными задержками прихода почты, по причине завалов и заносов в горах. В этот период времени, Тифлис пребывает положительно как бы отрезан от России и всей Европы и лишен всякого сообщения с ними. Потом, чрез неделю или полторы приходят в раз семь-десять почт, и является в дом такая масса газет, журналов, книг, писем, что вместо того, чтобы заняться чтением, их надобно долго еще возиться с разбиранием всего этого груза. В промежутки застоя почты, кроме неприятности обходиться без известий, иногда необходимых для меня, еще наступает довольно тягостное оскудение в привычном чтении, особливо если не случается какого-либо постоянного занятия или дела для избежания скуки, тогда меня одолевающей по утрам, я рад бы был заняться хоть какой-нибудь ручной работой, и не раз приходилось жалеть, что в молодости не выучился чему-нибудь в этом роде, например, рисованию, точенью или хоть бы переплетанию книг, чем покойная моя Елена Павловна часто и много сокращала время в те часы, когда не была в состоянии заниматься другим делом. Конечно, у меня есть большой запас книг, и нет недостатка в чтении, но книги не заменяют газет и журналов, всему свое время; к тому же сам я мало могу читать по слабости зрения, мне по большей части читают, а это во всяком случае никак не заменяет собственной возможности постоянно чем-либо заниматься. Пустая же болтовня, также в старости и при недугах, бывает скучна.