Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [167]
Июньские жары были довольно сносны, но, усилившись потом, заставили нас к июлю переехать в Белый Ключ, где мы прожили до 1-го сентября. За исключением нескольких первых дней легкого нездоровья, я чувствовал себя почти хороню в физическом отношении, и пребывание наше там прошло бы тихо и мирно, если бы спокойствие его не нарушилось большим огорчением для меня, при разлуке с моими внуками, Борисом и Сергеем; отец и мать повезли их в Одессу, для приготовления к поступлению в университет. Это было необходимо, но, тем не менее, очень горестно для меня и моих дорогих мальчиков. Грустное утро расставания сильно расстроило меня, как бы предчувствием, что более не увижу их; тяжелое впечатление, в соединении с скверной погодой, тяготело надо мною весь день. Но делать было нечего! Рано или поздно, а со всеми любезными нашему сердцу приходная расставаться. Однако на этот раз, по милости Божией, опасения мои не сбылись, — мне дано было еще видеть их. Вскоре затем я был обрадован возвращением сына моего из его путешествия за границу. Приезд его, здорового, освежившегося приятной, занимательной поездкой по Европе, разом оживил наш маленький семейный кружок. В конце августа холодная, дождливая погода ускорила наше переселение в город, где мы застали еще очень ощутительную жару.
В течение последних двух месяцев в Тифлисе от времени до времени предпринимались маленькие попытки к возобновлению прежних беспорядков, и хотя их тушили в самом начале, но расположение к смуте не унималось вполне и заставляло опасаться новых беспокойств. Между тем, по поводу июльских треволнений, возникла деятельная газетная полемика, особенно в Петербургских и Московских газетах, усердно старавшихся разбирать и объяснять главнейшие мотивы порождения этих смут. В сентябре появилась в Московских Ведомостях особенно энергичная статья Каткова, довольно верно изображавшая причины и поводы к этому глупому и вместе с тем безобразному событию. Статья возбудила множество говоров, толков, препираний и сильно раздразнила страсти некоторых пристрастных личностей. Между прочим в ней выражалось, отчасти справедливо, влияние и отдаленных причин, главнейше недостаток внимания высшего начальства к поддержанию достоинства России, вредных от того последствий, и обвинение в особенности направлялось на покойного наместника князя Воронцова, будто бы возбудившего излишнюю самонадеянность туземцев и пренебрежение ко всему русскому. Последовало несколько возражений на эту статью, более бранных и резких нежели правдивых; из них только одно, М. П. Щербинина, было написано порядочно и имело некоторое значение. Прочие же, напечатанные большею частью в местной газете «Кавказ» (одно — Кипиани), были пусты по содержанию и неверности доводов.
В том же месяце возвратилась из Одессы дочь моя Екатерина с мужем и старшим сыном Александром, о разлуке с которым я так горевал за четыре года пред этим. Он отлично окончил учение в Московском Николаевском военном училище, выпущен в гвардию, но, чтобы быть поближе к нам, перешел на службу на Кавказ, в Нижегородский драгунский полк, и вот явился ко мне уже поручиком. Прибытие их значительно пополнило мою разрозненную семью, но грусть при воспоминании о разлуке с внуками Борисом и Сергеем почти ежедневно возобновлялась у меня.
Прошло уже более 20-ти лет, как я освободился от Саратовского губернаторства, а все еще от времени до времени отдаются отголоски этой, в памяти моей, отвратительной должности. Не проходило в эти 20 лет почти ни одного года, чтобы я не получал из Саратова какого-либо запроса по предмету каких-либо канцелярских упущений, случившихся якобы во время моего управления, и, самое любопытное, — упущений, происшедших даже до меня, совершившихся 35–40 лет тому назад, при губернаторах, бывших до меня, и о коих тогдашние губернаторы и знать никак не могли. После каждого моего ответа, кляузный или тупоумный запрос безгласно умолкал, а спустя год, два, снова повторялся в новой форме, не менее бессмысленной.
1-го ноября последовал приезд в Тифлис Великого Князя Михаила Николаевича, в пятом часу вечера, тихо, без всяких шумных демонстраций и встреч. На другой день я в полном мундире был на представлении во дворце, и принят так же милостиво, как всегда; а 8-го, в день Архистратига Михаила, присутствовал на молебствии, и затем обедал у Великого Князя.
Так даровал мне Господь прожить в мире сем и 1865-й год. Я провел его и достиг 76 лет довольно сносно, даже и к-отношении состояния моего здоровья как бы с некоторым облегчением сравнительно с прежним. Нравственные огорчения и заботы были, но человек, проживший до старости, ранее или позднее должен познать, что полное душевное спокойствие не есть удел мира сего. Слава Богу и за то, что все мои остались живы и здоровы.
Проекты преобразований в Главном Управлении продолжались вновь и в 1866 году. По-видимому, они имеют целью установить в нем те же начала, какие в последнее время устанавливаются в Империи вообще. Может быть, что в сих видах они будут не бесполезны; но существенной пользы для края, кажется, они принесут столь же мало, как и прежние, — за исключением случая, если сократят сколько-нибудь издержки, в чем сомневаюсь. Значительные сокращения едва ли будут достигнуты. Существенная польза произойдет лишь тогда, когда начнут обращать более внимания и разборчивости на свойства и качества людей, которые обязаны исполнять распоряжения главного начальства, в каком бы виде и форме оно ни существовало. Недостаток соблюдения этого правила причиною всех неурядиц в крае, и бывших, и теперь продолжающихся, и кои едва ли не погасили в народе всякое доверие и уважение к правительству.
