Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [143]
Служебные мои занятия в Кутаисской губернии состояли преимущественно в обозрении церковных имении, долженствовавших поступит в казенное ведомство. Я нашел имения и дела по ним еще в большем хаосе нежели в Грузии и, к тому же, совершенно своеобразного вида, ибо по причине этого хаоса все сведения о состоянии церковных имений в Имеретии, Гурии и Мингрелии находились в невообразимой запутанности и непроницаемой темноте. Везде в этом крае видишь богатую природу, но крайне бедное устройство и почти полнейшее отсутствие всякой промышленности. Здесь еще более чем в Грузии, в видах улучшения быта народонаселения, ничего нельзя предпринять до генерального размежевания, которое конечно надобно произвести по предварительном и тщательном исследовании местности.
Из всех уездов Кутаисской губернии бесспорно самый примечательный Гачинский уезд. Места в нем живописные, все крестьяне зажиточные, производят и доставляют в продажу много различных продуктов, даже и в Тифлис. Но пути сообщения в диком, первобытном состоянии. Единственная повозочная дорога существует только на расстоянии 40 или 50 верст от Кутаиси, и к ней добираются со всего уезда плохими тропинками, проложенными в узких ущельях. Есть в уезде и превосходный лес, который еще требует описания и принятия мер от захватов.
Из русских поселений в Имеретии находится только одно, в 40 верстах от Кутаиси, на берегу Риона, состоящее из скопцов, в числе до 150 душ. Оно основано еще по распоряжению Ермолова в 1825 году, по случаю высылки их из России, из воинских чинов. Они здесь не бесполезны, занимаясь сплавом казенного провианта и разными другими казенными работами; имеют скотоводство, огороды, и некоторые из них разжились до весьма достаточного положения. В этом месте они совершенно безвредны, потому что в течение сорока лет не успели совратить в свою безумную секту ни одного туземца. Если бы здесь было поболее казенной земли, то хорошо бы было собрать здесь же на жительство скопцов из всей Империи; особенно полезно это было бы потому, что число их, лишенное возможности возрастать, заметно уменьшается и, несмотря ни на какое прибавление численности из России, без всяких строгих мер, натурально, могло бы само собою исчезнуть.
В конце мая я возвратился в Тифлис, а в июне вновь отправился чрез духоборческие поселения в Боржом, где находился тогда и князь Воронцов. Это был последний год его летнего пребывания в любимом им Боржоме. Я пробыл там только неделю, и хотя по делам службы, но эта неделя осталась мне особенно памятна: большую часть дня я проводил с князем; утром у него в кабинете по делам, затем обедал у него, на прогулках и по вечерам с ним — всегда любезным, высоко интересным человеком в его простых, интимных беседах. К несчастью, эта неделя прервалась получением чрезвычайно тревожного, первоначального известия о войне с Турцией. Государь сам писал о том князю. Князь не хотел сначала верить и долго не верил в возможность этой войны, не верил, чтобы война могла действительно возгореться. Однако приготовительные распоряжения на всякий случай были необходимы, и с этого времени они почти исключительно занимали князя Воронцова, хотя недоверие его продолжалось. Когда, перед отъездом моим из Боржома, я явился к князю откланяться, он, говоря о письме Государя, сказал мне: «Какая война? С кем? Разве Турция может помышлять о воине с нами! Все это ничто более, как пустая тревога, какая-то политическая мистификация».
Из Боржома я проехал прямою, весьма скверною дорогою чрез горы, в урочище Манглис, штаб-квартиру гренадерского Эриванского полка, где я намеревался провести лето с семейством моим, уже находившимся там. В Манглисе устроено поенное поселение почти в одно время как и в Белом ключе: и в этом отношении Манглис имеет ту же физиономию, только по климату, кажется, еще более изобилует дождями, следовательно и грязью[111]. По красоте местоположения не уступает Белому Ключу, имея пред ним даже некоторые преимущества, как например прекрасную сосновую рощу посреди самого урочища, живописную речку Алгетку и в полуторе версте прекрасный древний храм, принадлежащий к числу первых христианских памятников в Закавказском крае и уцелевший доселе еще в довольно хорошем виде. Пето прошло оживленнее обыкновенного, но причине военных сборов, передвижения войск, выступления полка в поход, лагеря, музыки, всевозможных толков, возбужденных этими распоряжениями. 29-го июля мы встретили прибывшего сюда князя Воронцова. На другой день я был у него с докладом, а потом на парадном обеде и вечером на бале, по случаю его приезда, у полкового командира, князя Мухранского. На третий день князь уехал. Я был обрадован известием, что сын мой получил чин и крест.
С 9-го августа, по ночам, заблистала на небе яркая комета с огромным хвостом, по народному поверью предвестница большой кровавой войны. В этом году наше летнее переселение длилось до 25-го сентября, с несколькими моими поездками за это время в Коджоры, к князю Воронцову, переехавшему туда временно, чтобы быть поближе к Тифлису до уменьшения зноя, что продолжалось до 11-го октября. Хлопоты, суматоха, а вместе с тем болезненное состояние князя Воронцова все усиливались. По недоверию князя в возможность войны, неожиданное известие в половине октября, о нападении турок на наш таможенный пост Св. Николая, на восточном берегу Черного моря, взятие его и избиение гарнизона поразили князя как громом. Он слег в постель. На третий день прискакал курьер с донесением о поражении турок и изгнании их из поста. Св. Николая. Эта весть пришла именно утром, в четверг, приемный день княгини Елисаветы Ксаверьевны, когда она принимала визиты и гостиная ее была по обыкновению наполнена посетителями. Княгиню вызвали к князю. Чрез минуту она возвратилась, сияя восторгом, с объявлением радостного известия, которое не ограничила одной гостиной, но вышла в переднюю, где кроме домашней прислуги находилось много лакеев, приехавших с гостями, и с неописанной радостью известила их о торжестве победы. Эта великая радости, доказывала, как велико было огорчение, причиненное первым горестным извещением.
