Воспоминания Андрея Михайловича Фадеева - [125]

— Ничего, — возразил Тоштамур: — мне хорошо с моими тремя женами, потому что когда одна меня бьет, две другие всегда заступаются.

Вообще этот Ворчалинский герой — прекурьезный татарин[103].

В августе месяце я с зятем и частью моего семейства совершил маленькое путешествие в урочище Дарачичаг, летнее пребывание Эриванских чиновников, о коем упоминал выше. На берегу Гокчи пересел в шлюпку и снова проехался по озеру; заезжал в армянский монастырь на скале Севанго. В Дарачичаге я провел несколько приятных дней. Осматривал уже знакомые и еще незнакомые окрестности, древние церкви, хотя запущенные, с обрушившимися куполами, но любопытные по красивой отделке и прочному построению, интересовавшие меня так же, как и в первый мой сюда приезд; ездил в Караван-Сарай, откуда любовался издали видом Арарата, и с удовольствием дышал чистым, легким воздухом всей этой здоровой местности. Через неделю мы возвратились обратно в Гергеры.

Здесь я окончил и отправил к князю Воронцову проект нового преобразования управления государственными имуществами в Закавказском крае. А в половине сентября мы собрались в дорогу и расстались с Гергерами. Воропаев с своими офицерами устроил нам торжественные проводы до самой Каменки, где прощальный обед с разливным морем шампанского продолжался так долго, что мы едва к вечеру успели выбраться в дальнейший путь.

На третий день мы расположились на отдых в колонии Екатериненфельд, где дела меня задержали более двух недель. Колония это хорошая, жили мы в ней спокойно и удобно. Во время нашего пребывания в ней произошли два трагических случая: на площади, пересекающей главную улицу, в канаве, где не было и на пол-аршина воды, утонула маленькая колонистская девочка; а вскоре затем один немец, домохозяин, наработавшись в своем саду, прилег под деревом отдохнуть и крепко заснул. К нему тихонько подкралась гиена, забравшаяся в сад, и откусила у него нос. Бедный немец, страшно обезображенный, едва не истек кровью. Здесь везде эти гадкие звери водятся во множестве, так же как и шакалы, вой которых по ночам напоминает пронзительный детский крик или плач.

Из Екатериненфельда мы переехали в Елисабетталь, откуда мое семейство возвратилось в Тифлис, а я заехал еще в Мариенфельд, где оставался до конца октября, главнейшие по причине там устраиваемой и никогда не устроенной надлежащим образом иорской канавы.

По приезде в Тифлис, мне не пришлось там долго засиживаться; в течение короткого времени, я сделал еще несколько поездок по служебным надобностям. Под конец года, кроме обычных моих многочисленных кабинетных занятий, в нашем совете также накопились довольно важные дела. Между прочим, 14-го ноября у нас происходило продолжительное заседание под председательством наместника, для обсуждения об открытия Эриванской губернии.

Первые дни начавшегося 1850 года ознаменовались получением Высочайшего утверждения об уничтожении в Закавказском крае палат государственных имуществ и об учреждении при главном управлении, под названием «экспедиции» — вроде министерского департамента, управляющим коего назначен я. Много в начале было мне хлопот, много представлялось затруднений при введении нового преобразования; не менее того возникло по сему случаю всяких говоров и толков на разные лады. Однако экспедиция была торжественно открыта, и дела пошли вновь установленным порядком.

Могу сказать по совести, что все зависевшее от меня к основанию лучшего устройства в новом ходе дел я сделал. По успех хорошего и точного пополнения моих распоряжений от меня не зависел, потому что исполнителями на местах были уездные начальники, непосредственно подчиненные губернаторам. Я мог иметь только ближайшее влияние на улучшение быта и организации русских поселенцев, а также на устройство водопроводов и водворение хотя некоторого начала порядка в управлении и пользовании лесами.

Натурально, служебные мои занятия сравнительно с прежними удвоились, заботы по различным частям управления во множестве прибавились, особенно при первых, вступительных шагах деятельности новообразованного учреждения. Тогда же, в самом его начале, я имел неприятность открыть плутовскую стачку двух из моих подчиненных чиновников, которых до того времени считал вполне благонадежными. Произошло это совершенно случайно. В одно воскресное утро чиновник, находившийся при мне с давних пор, еще из Астрахани, разбирал на моем письменном столе пакеты и деловые письма, полученные в тот день, распечатывал и читал их мне вслух, не заглядывая на адресы. В числе бумаг попалось письмо, адресованное в канцелярию экспедиции государственных имуществ, писанное чиновником, заведовавшим многими значительными раскольничьими поселениями, к другому чиновнику, служившему в моей канцелярии. Письмо обнаруживало самым несомненным образом переписку их между собою и раскольниками о том, каким образом помогать последним в приписке и укрывательстве приходящих к ним беглых их собратий, разумеется, за хорошую плату. Это открытие тем прискорбнее подействовало на меня, что оба чиновника по способностям, усердию и добропорядочности, выказываемыми ими доселе, считались мною одними из лучших в составе моего ведомства и были таким же образом зарекомендованы мною князю-наместнику, пред которым я был поставлен теперь в самое неловкое положение. Мне самому было очень досадно и совестно, что я мог так ошибиться в людях и своей ошибкой ввести в заблуждение других Я, счел своей обязанностью довести это обстоятельство до сведения князя; безотлагательно доложил ему о случившемся, представил обличительное письмо и просил извинения в моем промахе.