Воспоминания - [21]

Волна гордости заливает меня. Как громко звучит песня! Но она уже смолкла.

Люди кричат «ура».

Мы на вокзале. А на платформе еще новые и новые Друзья.

— Сейчас подойдет поезд, — говорит Казимир. Мне хочется плакать. Это, наверное, от радости. Вон папа спускается с подножки вагона.

— Нюра! — кричит он мне.

Он целует меня, я вижу, что и у него глаза в слезах.

Отец остался в Тифлисе. Он живет в Нахаловке, в квартире Манкевича.

Каждый день мы навещаем его. Почему нерадостно сегодня в доме Казимира и так рассеянно здоровается со мной отец? Он треплет меня по щеке и отходит к товарищам. Не слышно обычных шуток и слов привета. В руках у отца я вижу лист бумаги. Когда товарищи рассаживаются, отец вслух читает телеграмму из Баку, всего несколько слов: «Вчера вечером выстрелом в голову убит Петр Монтин».

У отца дрожит голос. Он кладет на стол скомканный листочек. В комнате долго молчат.

У меня тоскливо сжимается сердце. Ведь я помню Петра, его голос, такой звонкий, когда он говорил, мягкий и глубокий, когда он затягивал песню.

За что же его убили? Кто-то поднимается и говорит:

— Ушел из жизни любимый наш товарищ. Он боролся за народную свободу, и за это его убили.

Я вслушиваюсь в слова, которые произносят дрожащими голосами. Я вижу слезы на лицах. Монтина, значит, очень любили. Я помню, как Дуня Назарова рассказывала:

— Петра звали неуловимым. Никогда не удавалось сто удержать в тюрьме, всегда убегал. Как-то к тюрьме подъехала подвода с хлебом. Петра вывели на прогулку. Часовые и не заметили, как он оказался под телегой. Не успели хватиться, а он уже был за воротами.

Бакинцы послали Монтина в Тифлис на Кавказскую конференцию большевиков, которая проходила под руководством Сталина. Монтин вернулся в Баку, и в тот же день на улице его застрелил подосланный охранкой убийца.

Рабочие Баку тысячной толпой вышли на улицу проводить тело погибшего товарища. Гневом, горечью полны были их речи. Гроб с останками Монтина везли в Тифлис. Там Петр родился, там, в Дидубе, в железнодорожных мастерских начал он свой путь борца-революционера.

Тифлисская полиция не могла помешать траурной встрече. Гроб Монтина выставили на площади, вооруженные железнодорожники выстроились у тела товарища: почетный караул. Приспущен красный флаг.

Молчаливым потоком движется толпа туда, где на постаменте стоит цинковый гроб. С Варей и Шурой я в толпе.

Цветы в руках людей. Цветы на гробу. Розы, хризантемы, астры — все, чем щедра тифлисская осень.

Траурный марш разрывает тишину. Я гляжу вокруг люди плачут. Мы подходим ближе, поднимаемся к гробу. Раздвигая ветки, я заглядываю в стекло, вделанное в изголовье гроба. Лицо Монтина кажется мне живым. Я узнаю его крупные черты, широкий лоб. Только закрыты глаза и виднеется темное запекшееся пятнышко у виска.

Маленькая сморщенная старушка стоит у гроба, кто-то ее обнимает.

— Это мать Петра, — шепчет тетя Варя. — Они ведь жили в Дидубе, рядом с нами. А потом Петр уехал в Баку, Его и привезли сюда, чтобы похоронить на родине. Его все здесь знают.

Вперед выходит товарищ.

— Мы будем бороться за то, за что погиб наш Монтин…

Простые слова. Дети их запомнят.

Похороны Монтина показали властям силу тифлисского пролетариата. Вооруженная охрана рабочих поддерживала образцовый порядок. Черносотенцы не посмели помешать. Цепь железнодорожников не подпустила близко полицию.

Похороны Монтина явились началом декабрьских событий в Тифлисе. 12 декабря закавказские железнодорожники объявили всеобщую забастовку. Это было ответом на вооруженное восстание в Москве на Пресне.

Глава четырнадцатая

Шумит поле перед мастерскими. С винтовками проходят рабочие по улицам.

Это дружинники — так мы их теперь называем. В их рядах шагают новые друзья.

На низких поджарых лошадках появлялись они на окраинах Тифлиса. Мы всегда останавливались, любуясь ловкостью всадников. Джигиты! У них повязанные башлыками головы, они в бурках и высоких мягких сапогах.

Это пастухи и крестьяне пришли с гор сражаться рядом с рабочими. Отряды горцев собираются в Нахаловке и Дидубе.

Еще не слышно выстрелов, но однажды бабушка запирает меня и теток в комнатах.

— Хватит вам бегать, — говорит она, — не для детей там теперь дела.

Но нас нельзя удержать. Мы пытаемся украдкой выскочить на улицу, но в тишине, которая удивляла с утра, сухо и резко рвется выстрел. Еще один…

За ним несколько залпов. Мы бросаемся к окнам. По улице пробегают дружинники.

Стрельба не прекращается. Нам кажется, что выстрелы доносятся издалека.

Соседки, которые забегают к бабушке, приносят вести:

— На Дидубе и Нахаловку движутся войска, дружинники готовят защиту.

— Наши засели в большом доме. Большой дом — это трехэтажный дом близко от нас. Выстрелы не смолкают и ночью. Мы не спим, слушая, как гулко они отдаются в горах. Утром в Дидубе врываются войска. Казачьи лошади проносятся мимо окон.

— Они скачут в Нахаловку, там ищут оружие, — говорят во дворе.

Женщины напрасно пытаются выбежать на улицу. Она оцеплена казаками и жандармами.

Замахиваясь нагайками, казаки запрещают выходить из домов. И снова гремят выстрелы. Они кажутся сейчас оглушительными. Стреляют совсем близко. От кого-то мы узнаем, что большой дом окружили казаки. Дружинники отстреливаются, они не хотят сдаваться.