Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [73]

Пьеретта считает обязательным уточнить, что теперь всего лишь половина девятого и это, дескать, ещё не час пик.

Шадия, где там до неё той Шехеризаде, жгучая брюнетка с золотистыми глазами, в багряном кафтане, под которым угадывались умело подчёркнутые телеса, бёдрами, словно хваткими лианами вихляя, подходит ко мне, чмокает в щёку и усаживается рядом.

Пьеретта:

— Ну, вот тут… я и работаю, владение это моё, здесь я директриса.

— Круто! Снимаю шляпу…

— У меня на это лет двадцать ушло. Улавливаешь теперь, кто я?

— Да я, знаете ли… так, смутные догадки… одни лишь намёки… чем вы тут занимаетесь.

— Намёки, говоришь? Давай-ка, милый, без грязи.

— Так Вы здесь вроде подружки, что ли?

— Вот, именно, подружка!

И она чуть было не разразилась громоподобным смехом своим, но, ради репутации заведения, конечно же, сдержалась и лишь в полголоса, с трудом заглушая хрипы, призвав в свидетельницы Шадию, высказалась в мой адрес:

— Это лучшее из того, что я о себе слыхала. Ну, в самом деле, мне платили как уважаемой, как торговке утехами, цыпочке, машине для вязки, падшей звезде, самке, но подружке… это как раз про меня. Завтра же новые визитки заказываю: Пьера Сантини-Дюпре, подружка! Нет, это будет потрясно!

Очередь прыснуть со смеху дошла и до Шадии.

— Ну что ж, без шампанского тут не обойтись, да ни абы какого, а без розовой, холодненькой вдовушки Клико, её любушки.

Для меня в том не было и намёка на мерзости.

И остался я наедине с величавой Шадиёй.

Сохраняя собственную значимость, разглядываю потолок, тупо всматриваясь в завитки лепных розеток.

— Так вы…

Я живо перебиваю её:

— Практикуюсь в похоронных обрядах.

— Пьеретта говорила мне, что вы ещё… и деревья голубые рисуете, я их обожаю. Такие Арман Гийомен великолепно рисовал, и Ротлюф, и Кирхнер, немецкие экспрессионисты.

Я ошалело, во все глаза смотрю на Шадию.

— Вы что же, живопись любите?

— У меня диплом по истории искусств.

— А как же… здесь-то вы оказались?

Она не ответила, как бы в шутку, «случайно».

— Очарована Тулуз-Лотреком, как-то встретиться с ним хотелось, а где, как не в подобных домах, могу я его сыскать?

Вот те на, ещё и ясновидящая, думал я, потупив взгляд на сплетённые на своих же бедрах руках.

— Да, ладно, шучу. Я из Алжира сбежала, там, как вы знаете, женщине незачем много знать и, уж тем более, западное искусство, оно там считается вообще сатанинским.

— А всякое сатанинское есть… — присоединилась к нам приплывшая с фужерами и шампанским Пьеретта.

— Сатана! — отвечал я. — Пьеретта, вы несносны.

— Здесь, в Бельгии, — продолжала Шадия, — хоть я и кабила, родом из Джуджура, для всех останусь лишь иммигранткой из Магриба, как и прочие пригодной только для работы на кухне, да для танца живота. Два года удостоверения личности дожидаюсь, но власти отказывают мне в статусе политической беженки. А отсутствие разрешения на постоянное проживание сказывается в проблемах повседневного быта. Жильё снимаю и плачу за него намного больше, чем соседка по площадке, бельгийка, потому что не приходится мне терпеть неудобств присутствия у себя под боком африканки. А мне нужно ещё и проблему с работой решать. Вот я и собрала для себя воедино две задачи: мадам Дюпре по доброте своей взяла меня к себе как танцовщицу, но числюсь я у неё как кухарка — властей это больше устраивает. Так и забавляюсь, в ожидании лучшего. Вскоре, кстати, я для вас и станцую.

— Для меня?

— Смотри, он краснеет, что за прелесть, — заметила Пьеретта Шадии, и та удалилась.

— Она с нами не выпьет?

— Нет, она же мусульманка. И не бойся, здесь она только танцует, но последний танец, если захочешь, может оставить за тобой.

И тихо напела, из Далиды: «Оставь последний танец для меня…», подняв свой бокал.

Я ей подыграл:

— За вас!

— Счастливого дня рождения!

— Очень мило с вашей стороны вспомнить о том, но это будет завтра.

— Я знаю, но завтра день поминок, не правда ли забавно…

— Но вместе с тем и день рождения вашего сына.

— Да, да, я помню, но не будем об этом. Сегодня вечером — ты мой сын.

Собрав всё своё мужество в кулак, я бросился в атаку:

— А ведь вы уже несколько месяцев шпионите за мной.

— Месяцев… не совсем обычных.

— Не один ли чёрт?

— Сказано же: «любящий да последует за мной», я за тобой и иду, потому что люблю очень, не то всё бы давно бросила. А поскольку была прислугой у тебя, то всё к твоей лишь пользе и делала.

— Так, по-вашему, я должен почитать за счастье, что стал предметом вашего внимания?

— Вот именно, малыш, и у меня вопреки всему впечатление сложилось, будто я… ну, очень во время постучалась в твою дверь, помешав тебе большую глупость сотворить.

— Да, ну! Только, я что-то ничего не припомню.

— Ну, да! Ищи дураков! Ах, в какую передрягу ты без меня вляпался бы, с газом-то?

— Да, небось, и с сыном вашим?

— А вот теперь в самую, что ни на есть точку, и приходится его терпеть, дружок. Тридцать лет уж, как он навлекает на меня одни лишь неприятности. Какую ж кучу сверхурочных часов пришлось переработать мне, чтобы заплатить за его достойное, как у принца какого-нибудь, образование… Так нет же, ему нужно было всё испортить. Прогулы, рядом личности какие-то подозрительные, враньё и всё, что за ним следует, у него в крови это, что ли, часто спрашивала я себя. Я могу лишь смутно догадываться, кто его отец, столько воды утекло с тех пор, а я так не нашла времени взять реванш и сбагрить ему мальчугана.