Воспоминание о счастье, тоже счастье… - [23]

Вываривал, как-то, в Кальтаджироне дед прутья, чтобы те помягче стали. Содрал с них кору, обрезал с них лишние мелкие ветки, собрал в вязанки, сгрузил на плоскую — подобие кое-как закреплённого на четырёх колёсах, безо всяких бортов плота — двуколку и приготовился уже тащить её, вместе с запряжённым в неё извечным мулом, брюхом едва не касавшимся колдобин ухабистой дороги в Витторию.

Но, некий шагавший по обочине кальтаджиронец потребовал уступить ему дорогу. Дед мой не отвечал, и — не без основания. Тот второй, возвысив голос и отчаянно жестикулируя, настаивал. По папе Лино было видно, как старается произнести он то единственное, что удавался ему — гортанное уханье морского льва. Вместо того, чтобы ужаснуться, как это приключалось с большинством из встречавшихся с моим дедом, этот разразился хохотом, хлопая себя по брюху и тыча в сеньора Джулиано пальцем. Подошёл ещё один сельчанин и принялись они потешаться уже хором. Дед мой слез с повозки, зацепил вожжи за один из кустов придорожного миндаля и достал нож. Непочтительный селянин от схватки отказаться не мог, не то стал бы посмешищем среди своих же односельчан. Началась дуэль — ни на жизнь, а на смерть. Мой храбрый, но обидчивый дедуля, вышедший из схватки живым, был приговорён к восемнадцати месяцам тюрьмы. Тьфу, за столь тяжкую ошибку то сущий пустяк, могло показаться вам. Но, речь шла о чистоте поруганной чести, и власти в те времена часто закрывали или прикрывали глаза, столкнувшись с подобными делами, причиной коих являлась бегущая в жилах нашего народа горячая кровь.

Правда, то официальная версия. Родная бабуля моя, «Нонна Саридда», позже рассказывала мне совсем другую историю. Речь в ней шла о предвечной мечте и, согласно ей, какой-то чабан поведал деду о существовании клада, припрятанного в одном из гротов, неподалёку от Торренте Иппари. По прибытии на место, пращур мой и на самом деле отыскал сокровище, но, увы, уже доставшееся какому-то, прятавшему его в седельные сумки своей лошади чужаку. Не об одном и том же мечтали они тогда? Папа Лино освободился от своего соперника, но, поддавшись панике, утёк, бросив и сокровище, и труп убитого в загадочном гроте. Потом он так и не смог вновь найти его, удача наша замерла на месте — в шаге от сапог-скороходов и от пересудов. Остались мы бедняками, а отец мой вынужден был отправиться в ссылку, дабы прокормить свою небольшую семью, мать мою и меня в данном случае. Вот отчего, всё так и случилось!

Бабуля моя частенько высказывалась в таком вот поэтико-эзотерическом жанре, и временами я и теперь задаюсь вопросом, уж, не верила ли она во всё это сама. Никогда не знал этого и никогда не узнаю, да только с тех самых пор понял я, что словно венами испещрена Сицилия всяческими путями-дорогами, по которым сказочные всадники скачут к подвешенным между небом и землёй гротам, а не то и к развалинам замков, следам набегов норманнов или осады византийцев, где дожидаются их пришедшие в самых сокровенных мечтаниях сокровища…

Сицилия!.. Ложа рек твоих столь сухи, что справедливыми кажутся слова о том, будто «бросались они каменьями во всякого, пожелавшего напиться из них».

Дед снова впал в летаргическое состояние. Чтобы уберечь детские мои глаза от тяжких сцен, отец решил отправить меня в родную деревню предков моей матушки.

В Комизо добирались мы по дороге, серпантином извивающейся между белоснежными холмами мела, горами в ржавых воротничках, плоскими террасами с выделявшимися на них, словно рисованными по охре и лазури силуэтами часовен. И утопало всё это в светлой бескрайности покоя и умиления.

Родился я на «виа Бальбо», улице сбегавшей к углу дома Витторио Эммануэле, чтобы затем взлететь сверкающими на беспощадном солнце булыжниками ступеней к небосводу. Добравшись до верха, где голубизна переходит в индиго, обрамляя колющую глаза белизну, она словно передумывает и потоком расплавленного неба стекает назад к вашим ногам.

Предки мои по матери, Себастьяно и Джованна Кунсоло, проживали на параллельной улочке — виа Аримонти. В то время, как отец мой проводил последние дни возле постели своего отца в Витториа, мы с матушкой его как раз там и дожидались. Именно посреди странной этой смеси декора Италии и Африки познал я внутреннее богатство людей страны моей, изобилующего различиями их друг от друга.

В Бельгии нас, как скот, толпами загнали в бараки — обезличенными, одинаковыми, лишёнными всякой культурной оболочки. Отец мой часто говорил мне, что шахта пожрала их мечту, что страх подземелья всякому, кому бы то ни было, мешал думать о чём-либо другом, кроме следующего шага, любой из которых мог стать последним. Но, в короткие паузы не многим удавалось избежать чувства нахлынувшей ностальгии. Встречались меж них даже поэты. Один из таких безвестных мечтателей самопровозгласил себя «королём острова». Остров его, правда, был всего лишь на всего большим камнем, площадью в несколько квадратных метров, на котором прозагорал он всё своё отрочество. Но, то была его скала, пусть даже и хватило бы одной приличной волны, что бы смыть его оттуда. Он приглашал на неё своих друзей, а поскольку король всемогущ, то жаловал он всем им дворянские титулы. Даже прирученный им дрозд получил право называться «