Воспоминание о битве при Сольферино - [16]

Во время сражения передвижные лазареты были развернуты на фермах, в домах, в церквях, соседних монастырях и даже под открытым небом, в тени деревьев: тут делали перевязки раненным утром офицерам, потом унтер-офицерам и солдатам. Французские хирурги проявляли неутомимую самоотверженность, и многие в течение суток не отдыхали ни минуты. Двоим из них, работавшим в полевом лазарете доктора Мери, старшего врача гвардии, пришлось сделать так много ампутаций и перевязок, что они упали в обморок. В другом пункте один из докторов так измучился, что два солдата поддерживали ему руки, чтобы он мог продолжать работать.

Во время битвы черным флагом обозначались места расположения раненых или лазареты полков, участвующих в деле, и по обоюдному молчаливому согласию эти пункты не обстреливают. Иногда, правда, бомбы залетают и туда, не щадя ни фельдшеров, ни фургоны с хлебом, вином и мясом для больных. Раненые солдаты, которые еще могут ходить, сами идут на эти пункты; других переносят на носилках, так как они обессилены от потери крови и долго не получали помощи.

При таком пересеченном рельефе и резких изменениях, происходивших на различных этапах этой колоссальной бит-вы, которая развернулась на фронте шириной более 20 километров, солдаты, офицеры и генералы не могли точно знать результатов всех боев, а во время самих военных действий они едва могли себе представить и понять, что происходит рядом. В австрийской армии это неведение еще усугублялось неопределенностью или даже отсутствием общих точных распоряжений.

На всех высотах от Кастильоне до Вольты горят тысячи костров, в которых жгут обломки австрийских снарядных ящиков и ветви деревьев, поваленных ветром или ядрами. Солдаты сушат у этих костров свою промокшую одежду, спят на камнях или на голой земле. Более крепкие пока не спят — надо добыть воды для супа и кофе после целого дня без отдыха и пищи.

Сколько волнений, горьких разочарований и душераздирающих сцен! Целые батальоны не имеют припасов, другие, которым было приказано бросить ранцы, лишены вообще всего. Очень не хватает воды, а жажда так нестерпима, что офицеры и солдаты пьют из грязных луж, покрытых коркой из подсыхающей крови.

Гусары, которые возвращались издалека с водой и дровами около одиннадцати часов вечера в свой бивуак, чтобы сварить кофе, по дороге увидели столько умирающих, молящих дать им воды, что истощили почти весь свой запас, исполняя долг милосердия. Кофе, наконец, сварили, но вдруг вдали раздались выстрелы; забили тревогу. Гусары бросились к лошадям, устремляясь туда, откуда раздавалась стрельба, кофе разлили в суете, но вскоре выяснилось недоразумение: стреляли не вновь наступающие враги, как предположили, а французские аванпосты по своим же солдатам, которые пошли за водой и были приняты часовыми за австрийцев. После этой тревоги измученные и голодные кавалеристы возвращаются, падая прямо на землю, чтобы проспать остаток ночи. И они снова оказываются среди многочисленных раненых, которые постоянно просят пить. Тиролец, лежавший неподалеку, умолял дать ему воды, но ее не было ни капли. Наутро его нашли мертвым, с пеной у рта. Вспухшее лицо было зелено-черное, и рот полон земли. Он мучился в страшных судорогах целую ночь, и все ногти на руках оказались содранными.

В ночной тишине слышатся стоны, приглушенные вздохи отчаявшихся, душераздирающие крики о помощи: никто не в силах передать весь ужас этой ночи!

25 июня солнце осветило самое ужасное зрелище, какое только может представить себе человеческое воображение. Все поле битвы усеяно трупами людей и лошадей; дороги, канавы, овраги, кустарник, луга — все буквально завалено мертвыми телами, а в окрестностях Сольферино земля сплошь покрыта ими. Поля изрыты, пшеница и кукуруза затоптаны, изгороди сломаны, фруктовые сады разорены, кое-где стоят лужи крови. Деревни опустели, и везде видны воронки от бомб и гранат, следы пуль. Стены расшатаны и дали трещины; в них зияют огромные проломы от ядер. Многие дома изрешечены пулями, перекошены и разрушены. Жители более суток прятались в подвалах, оставаясь в темноте и без пищи. Теперь они выходят из своих убежищ, и видно по их лицам, какой страх они пережили.

В окрестностях Сольферино, особенно на деревенском кладбище, земля усеяна ружьями, ранцами, касками, кепи, металлическими мисками, поясными ремнями, всевозможными частями обмундирования, обломками оружия и клочьями одежды, пропитанными кровью.

Несчастные раненые, которых подбирают в течение дня, мертвенно бледны и совершенно обессилены; у некоторых, особенно у тяжелораненых, взгляд отупелый, они словно ничего не понимают, смотрят бессмысленно, но эта прострация только кажущаяся и не мешает им ощущать страдания. Иные возбуждены, и их бьет нервная дрожь. Другие, с воспаленными, зияющими ранами, точно обезумели от жестоких страданий. Они корчатся, умоляют их прикончить и с искаженными лицами бьются в предсмертных судорогах.

Там несчастные, не только раненные пулями и осколками снарядов, но еще и с раздробленными руками или ногами от проехавших по ним артиллерийских орудий. От ударов цилиндрических пуль кости разлетаются во все стороны, так что эти раны всегда очень опасны. Осколки гранат и конические пули дробят кости, тоже вызывают сильную боль и нередко наносят ужасные внутренние повреждения. Всевозможные осколки, обломки костей, клочки одежды, остатки снаряжения, земля, куски свинца раздражают раны и усиливают мучения раненых.