Воспитание поколений - [148]

Осуждение философии Платона содержится только в последних фразах. Тональность предшествующего изложения заставляет думать, что перед нами апология Платона.

Во втором издании мысль изложена иначе: «Платон создаёт в своём воображении призрачное царство идей». Введение эпитета «призрачное» и слов «создаёт в своем воображении» резко меняет характер абзаца, иначе освещает его. Читатель уже насторожен, готов отнестись критически к взглядам Платона на соотношение мира реального и мира идей. И когда авторы говорят, что Платон подобен человеку, принимающему отражение дуба за подлинный дуб, то этот вывод теперь согласуется с определением «призрачное царство идей», предваряющим изложение.

В первом же издании в словах «возникает царство идей» нет и намека на неправильность учения, на то, что оно противопоставлено материализму.

В новом варианте главы о Сократе резко снижается патетичность повествования. Оно стало проще, спокойнее. Идеалистическая сущность учения Сократа теперь показана чётко, но, к сожалению, ценою значительных потерь: смутным стал облик самого Сократа. Нас знакомят с философом, в сущности, пассивным и в идейной и в политической борьбе. Сократ не только покорно принимает смертный приговор, но даже идет ему навстречу. А ради какой идеи Сократ с готовностью принимает смерть, остаётся неясным.

В первом издании книги этой пассивности Сократа не чувствовалось. Приводились его слова на суде: «Но уж если надо присудить мне что-нибудь по заслугам, то я на вашем месте присудил бы содержать меня за счёт города… Так что же другое мне избрать? Темницу? Но для чего жить в темнице, раболепствуя перед стражами и судьями?» И дальше: «Вот и меня, — говорит он, — человека медленного и старого, догнала смерть. А обвинители мои, люди сильные и молодые, пойманы тем, что быстрее: злобою».

Перед нами образ человека не пассивного, а воинствующего. Но ни этих фраз, ни какого-либо их эквивалента во втором издании нет, и образ Сократа резко изменился.

Сложная попытка сохранить для читателя обаяние облика Сократа и одновременно вскрыть идеалистический характер его учения не удалась: в первом варианте не хватает критики идей, а во втором — неясен образ Сократа.

Эта неудача — следствие нечёткости замысла. Авторы говорят во втором варианте: «Но мы судим о мыслителях не по их душевным достоинствам и недостаткам, а по тому, помогали они человечеству идти вперёд или мешали». Выяснено, что Сократ мешал. Значит, привлекать внимание к его душевным достоинствам необязательно и писать о Сократе незачем? Такой вывод ведь неизбежно следует из приведённого суждения. Но он неправилен — нельзя отрицать роль Сократа в истории культуры, а значит, и рассказ о нём в книге уместен. Беда в том, что слова авторов книги о душевных достоинствах неточны. Они и обнаруживают неясность замысла. Дело, конечно, не в душевных достоинствах — понятии неопределенном.

А. И. Герцен в «Письмах об изучении природы», которые высоко ценил В. И. Ленин, говорил, характеризуя Сократа: «Торжественнейшая сторона Сократа — он сам: его величавое, трагическое лицо, его практическая деятельность, его смерть».

Герцен подчеркивает этическое значение облика Сократа. И, очевидно, именно эта сторона его личности привлекала М. Ильина и Е. Сегал.

Но как раз этический облик Сократа не показан во втором варианте главы с достаточной ясностью и художественной убедительностью.

Можно спорить о том, какой путь правильнее для художника, отстаивающего определённое мировоззрение, определённые взгляды: противопоставление крупной личности гения его ошибочным идеям или путь, по которому пошёл Лев Толстой в полемическом изображении Наполеона как одинаково ничтожного деятеля и человека. Третий путь будет объективистским — можно показать крупного человека и дать представление о его учении, не выражая ясно своего отношения к идеям гения.

Именно по такому объективистскому пути незаметно для себя пошли авторы в первом варианте рассказа о Сократе, и это привело к тому, что идейное содержание главы вызвало серьезные возражения. Во втором варианте определено место Сократа в истории мысли, но литературный портрет философа повис в воздухе: оказалась недоказанной его органичность в книге.

Эта частная неудача связана с одним принципиально интересным вопросом: об отношении авторов научно-художественной книги к материалу, об идейном осмыслении и художественном изображении облика деятелей, которым посвящает писатель свой труд.

Тут возможно, пожалуй, сравнение с тем, о чём писал всю жизнь Ильин: с отношением человека к природе. Писатель должен не подчиняться материалу, а познать его и покорить, заставить его служить своему замыслу, — покорить, не насилуя, не искажая, а глубоко осмыслив его сущность, его идейное содержание, всё, что лежит за поверхностью фактов. Это и есть важнейший творческий акт для автора научно-художественного произведения. Это и есть борьба с материалом, покорение его.

У нас два первоисточника для суждений о Сократе — произведения Платона и Ксенофонта. То и другое — апологии личности и учения. М. Ильин и Е. Сегал, приняв апологию личности, отвергли апологию учения и не нашли художественной позиции, которая оправдала бы различие между их отношением к личности и к учению Сократа.