Воспитание под Верденом - [125]
— Познанский! — возмущается Винфрид. — Неужели вам совершенно незнакомо чувство жалости?
— Еще как! Я, например, очень жалею моего делопроизводителя Адлера, который дрожит при мысли о предстоящем медицинском освидетельствовании.
— Ему предстоит освидетельствование? Ну тогда его дело дрянь.
Познанский сокрушенно качает круглой лысой головой.
— Жаль хорошего юриста, вдвойне жаль набившего руку юриста. Итак, мне надо подыскивать себе нового помощника…
— Выбор богатый, — говорит обер-лейтенант Винфрид, просматривая в то же время боевые дневники одного батальона, начальнику которого предполагается домерить командование арьергардом.
— Выбор гораздо беднее, чем можно было ожидать. Я требую известных моральных качеств, а они на улице не валяются.
— Ищите и обрящете, — бормочет адъютант, разбирая стертые, написанные карандашом донесения: ПМ8 XII-16, — особенно критические дни…
— Вы, наверно, помните и последующие слова священного писания, — говорит Познанский, собираясь уходить.
— А как они гласят? — Винфрид подымает взгляд от бумаги. Его светлые глаза встречаются с темно-серыми глазами толстяка-приятеля.
— «Толщите, и отверзется», — сказано в священном писании.
Винфрид смеется.
— Понимаю. Потолкуйте по душам с фельдфебелем Понтом, сославшись на меня.
— Благодарю, — радуется Познанский. — Вы в благодушном настроении. Когда можно получить автомобиль для небольшой служебной поездки? Из полевого госпиталя Да иву доносятся странные песни.
— Обратитесь к тому же Лаурспцу Понту.
— До свидании, приветливо говорит Познанский.
Ом страдает сильной близорукостью и астигматизмом и по тому медленно подымается по узкой полутемной лестнице. Познанский старается подготовиться к тому неприятному, что ему сейчас предстоит наверху: его ждет писарь Адлер, бывший прежде референдарием при Верховном суде в Берлине… Он гонит от себя эти мысли. Удивителен закон повторяемости явлений, думает он, на протяжении двух дней к нему поступил^ два запроса из одного и того же госпиталя. Первый запрос от главного врача — он собирается подать жалобу по поводу состояния обуви в одном из батальонов нестроевых солдат и спрашивает, как ему действовать наиболее успешным путем. Другой — от раненого лейтенанта: он просит свидания по поводу тяжелого правонарушения, жертвой которого оказался его убитый младший брат. Держась за-4 перила, Познанский с чувством удивления размышляет о неугасимой потребности человека к справедливости и в разгар войны, в то время как культура давным-давно потерпела крушение и стала такой же заброшенной, как вот эта мэрия, люди жестоко и упорно, наперекор великой несправедливости, борются с фактами, которые казались бы вопиющими в мирное время, а теперь могут сойти лишь за незначительные отступления от правил. И это хорошо. Только благодаря такой непреодолимой тяге можно будет перекинуть мост через бездну этих лет и создать обстановку, в которой жизнь обретет какой-нибудь смысл.
Военный судья Познанский носит мундир с высоким воротником и с красно-синими нашивками, офицерские погоны и кортик. Мундир так же плотно облегает его живот, как и мундир полковника Штейна; точно так же, как у Штейна, его икры украшают кожаные краги. Поэтому Бертин становится перед ним навытяжку, что вызывает неприязненное чувство у доктора Познанского.
Главному врачу доктору Мюниху под пятьдесят. У него серые глаза и седые волосы ежиком. Свою беседу с Познанским он сводит к тому, что показывает ему ботинки на шнурках, в которых прибыл солдат Паль: на правом ботинке — дыра посредине подошвы, па левом — почти совершенно сбитый носок. Доктор Мюних страдает припадками гнева. Тогда его рубцы наливаются кровью, слова звучат особенно сдержанно; но предмету его гнева не сдобровать. Благодаря этому свойству он, как можно себе представить, считается хотя и неудобным, но весьма уважаемым членом общества в своем кругу: в мирное время — в Лигнице в Силезии, во время войны — в своей дивизии и в районе ее расположения. Излишне, сказал доктор Мю-них Познанскому, умножать таким образом число больных в госпиталях; также излишне и пребывание на посту начальника батальона людей такого сорта, и ему очень хотелось бы довести об этом до сведения судьи. Но дело в том, что эта войсковая часть подчинена властям «другого берега» — штабу в Дамвилере. Как перекинуть мост через эту бездну?
Познанский ухмыляется. Между Западной и Восточной группой отношения натянутые, с тех пор как его превосходительство фон Лихов позволил себе высказать мнение: ни один капитан, прикомандированный к генеральному штабу, не посмел бы ограничить наступление лишь правым берегом, хотя бы самые испытанные корпусные командиры и заявляли, что, мол, наши «бранденбуржцы» уж как-нибудь справятся сами. Эта резкая критика, высказанная накануне битвы при Пьерпоне, была, как водится среди друзей, тотчас же передана начальнику командования Восточной группы. Он только презрительно засопел носом и спросил, что, собственно, смыслит этакий гусь с Восточного фронта в том, как надо воевать во Франции? С тех пор начальники принужденно раскланивались, избегали встреч и охотно учиняли друг другу маленькие неприятности.
