Воспитание феи - [26]

— Половина одиннадцатого! — комментирует он.

Убирает часы в карман, ворчливо потягивается, скрипит креслом, ерзает. Я тяжело вздыхаю.

— Тоска какая, а? — с надеждой замечает он.

Я через силу киваю. Да, это тоска — смотреть прекрасный фильм в обществе идиота.

Единственное утешение — наблюдать, как в нем пробуждается ответственность: он сейчас прикидывает, сколько времени понадобится, чтобы довезти меня до постели, и сколько дополнительных часов придется оплатить няне. Нелегкий выбор. Утомившись, он закрывает глаза.

Я бужу его без двадцати двенадцать, когда в зале включается свет.

— Прекрасный фильм, — произносит он, бодро вскакивая на ноги: он явно в хорошей форме. — Что ж, я не предлагаю тебе поехать ко мне.

Мое молчание только подтверждает его сценарий. Он берет меня за руку и, уже не притворяясь, тащит к выходу. Теперь я — только приз, дело, которое надо сделать. За двадцать метров до машины он отключает сигнализацию, и «универсал», узнав хозяина, сигналит фарами, а он тем временем уточняет с томной иронией, приподняв брови:

— Квартал Жан-Мулен, блок Незабудка, лестница Б, верно?

Я киваю. Из моего curriculum vitae[6] он вынес только адрес. Уже на третьем повороте я чувствую жар под ягодицами и на спине: он включил подогрев на моем сиденье. Разогревает меня.

И тогда в ветровом стекле, в свете белых ламп убегающих фонарей, словно призывая меня к порядку, возникают лица дедушки и Николя Рокеля: согласие, упрек, прощение, предостережение. Я свободна, это мой выбор — пройти испытание или избежать его.

— С ней ничего не случится? — спрашивает он, заглушая мотор.

Я поворачиваюсь и пристально смотрю ему в глаза, просто так, не желая выказывать ни смущения, ни сомнения.

— С кем? С кем ничего не случится?

— С машиной.

Кресло подо мной остывает, но я не отвожу взгляда.

— Я живу не одна, мсье Мертей.

Он подскакивает, задевает локтем руль.

— И ты согласилась пойти со мной в кино?

Внезапно его возмущение меня трогает. Он прав.

Он — самый обыкновенный человек, для которого «да» — это «да». Это я шлюха. Или святая. Хотя какая разница?

— Мне очень жаль.

Он ухмыляется:

— Врешь.

— Нет, уверяю вас...

— Ну да, уж я-то знаю женщин! Ты еще девочка, я сразу понял. Хорошо, я туда не пойду. В первый раз всегда страшно, верно? А ты не бойся, скажи себе, что это второй.

Он перелезает через ручник, наваливается на меня. Я отталкиваю его. Он сжимает мои запястья, старается толчками просунуть мне в рот язык.

— Что, уж и поцеловать нельзя?

Я стискиваю зубы, он выкручивает мне ухо и одновременно расстегивает мою рубашку. Я сопротивляюсь, он сжимает меня, срывает одежду. Машину сотрясает глухой удар. Он приподнимается. По обеим сторонам капота — два силуэта с бейсбольными битами.

— Что это? Что?! Они же психи!

После второго удара по ветровому стеклу расходится зигзагами трещина. Включается сигнализация.

— Уроды! — вопит он. — Я им сейчас покажу!

Он заводит двигатель, я открываю дверцу, кричу, что это только мой приятель.

— Вылезай, — приказывает мне Рашид.

Он отрывает зеркало заднего вида. Мусс заносит биту над ветровым стеклом.

— Довольно! Это машина его жены, она тут ни при чем!

— Заткнись, шлюха, а то все кости тебе переломаем!

Ветровое стекло разлетается вдребезги.

— Ты собиралась с ним трахнуться, шлюха!

— Да нет же!

— Это тебе от Фабьена!

Удар сбоку сбивает меня с ног. Взвизгнув шинами, автомобиль отъезжает в сторону, Рашид заносит биту, Мусс его удерживает:

— Не убивай ее!

Я пытаюсь подняться, закрывая голову руками. Мусс падает на землю рядом со мной. Взрыв в груди, боль, потом ничего. Дыхание оборвалось. Жизнь остановилась. Мир продолжает вертеться. Вой удаляющейся сигнализации, эти двое смотрят на меня, опускаются передо мной наколени, растерянные, хлопают меня по щекам, по спине. Я скрючиваюсь, делаю рывок, ловлю воздух. Khuaya... Babagaura, namoe bimrim... Я не хочу умирать... Не так. Не из-за них.

13

Ее там нет. Она поменяла свой выходной, или тридцать первого июля у нее закончился контракт, и я больше не увижу ее. Я мог бы для очистки совести спросить у ее коллег, но что толку в чистой совести? Разочарование переходит в тоску, сожаление, что не зашел чуть дальше, облегчение, что ничего не испорчено этой столь близкой и столь абстрактной связью, при которой банальность не успела заполнить собой пустоту, не увеличивая расстояние между нами.

Сегодня утром за кассой номер тринадцать сидит роковая женщина, кудрявая, с пухлыми губами, которая, произнося «д'свиданья» с провинциальным выговором, становится похожей на ребенка. Я возвращаюсь с пустой тележкой. Если я когда-нибудь еще приеду сюда, это скорее будет не проверка, а паломничество.

Я выезжаю на трассу А13 и направляюсь к Руану. Идет косой дождь, грузовики, обгоняя меня, окатывают машину брызгами, «дворники» со скрипом размазывают грязь, капот заливает водой. Я пытаюсь убедить себя, что так даже лучше. Что могло бы быть между нами? Лгать или довериться незнакомке — чем это мне поможет? А ничем: я прекрасно осознаю свое положение, даже если все меньше понимаю, что со мной происходит.

Рауль в пижаме пересекает лужайку; сегодня утром он принес мне завтрак. Под корзинкой с бисквитами я обнаружил документы гражданского законодательства, которые дал ему на тот случай, если он когда-либо захочет, чтобы я усыновил его. От наплыва чувств я утратил дар речи. Я прижал его к себе, он отстранился, пожелал мне приятного аппетита и выбежал в дождь. Что это? Подтверждение его любви или месть? Попытка меня утешить или объявление войны матери?