Воспитание феи - [2]

По крайней мере — внешне. И в конце концов я сам в это поверил.

Я прохожу через салон «Открытое небо», куда у меня билет, и сажусь в эконом-классе напротив высокой блондинки и ее маленького сына. Делая вид, что наконец-то отыскал свое место, я полностью полагаюсь на судьбу, но при моем приближении она раскрывает газету: судя по всему, больше я для нее не существую. Ничего, не страшно. Времени полно.

— Командир корабля Борг и члены экипажа, — воркует стюардесса в микрофон, — счастливы приветствовать вас на борту «Макдоналда»... Простите, «МакДоннел Дугласа», — поправляется она, сдерживая смех.

Я поворачиваюсь к Раулю, улыбаясь ее оговорке. Мальчик крутит указательным пальцем у виска и толкает локтем мать:

— Мама, она сказала «МакДо»!

— Тише, Рауль, — отвечает та, перевернув страницу.

Рауль разочарованно смотрит на меня. Я сочувствую ему с покорным вздохом: взрослые никогда не способны правильно оценить происходящее. Оговорку стюардессы, замешательство и сдавленный смех, когда она быстрым шагом идет по проходу, теребя завязки своего спасательного жилета, замечают только двое: я и Рауль. Остальные торопятся до взлета позвонить по мобильнику, галдят, гомонят, суетятся — как будто им осталась одна-единственная, последняя затяжка, прежде чем потушить сигарету.

Я пытаюсь представить, какая трагедия кроется за бьющей ключом радостью маленького сироты: известие о смерти, черный костюм, слезы и прощальные поцелуи на кладбище, а потом — через какое-то время — гордость, с которой он будет писать в школьных анкетах в графе «Занятие отца»: «погиб». Что будет связывать Рауля с его слишком рано ушедшим отцом? Я перестаю улыбаться — он прицеливается в меня и нажимает на красную кнопку. Ра-та-та-та-та! Я прижимаю руку к воображаемой ране, сдерживаю крик, мое лицо искажается гримасой, я пытаюсь подняться — и испускаю последний вздох. Блондинка опускает газету.

— Я его убил, — поясняет Рауль.

— Пристегни ремень, — отвечает она.

Я вежливо отказываюсь от освежающей салфетки, которую протягивает мне ошарашенный стюард, и представляю этого ребенка на моем месте — на старом чердаке, где навалено сено; представляю, как он исследует дорожные баулы, находит игрушки, сделанные прадедом, и подобно мне выбирает то призвание, которое игнорировали два поколения нашей семьи. А этажом ниже, в желтой комнате, где все еще царит атмосфера невинности, я раздеваю его мать и приручаю ее тело, не трогая обручальное кольцо, пляшущее на цепочке между грудей. И в этот момент я со всей очевидностью понимаю, что картинки, всплывающие в моем воображении, волнуют меня гораздо меньше, чем то, что я вижу наяву.

Я выхожу в зал прилета аэропорта Орли, где царит атмосфера всеобщего исхода, одним из первых. Таксисты бастуют, и любой пассажир, приближающийся к стоянке, немедленно оказывается в осаде. Я отцепляю бедж участника семинара Уолта Диснея, кладу в карман, разглядывая десяток встречающих, держащих объявления и ожидающих группы или отдельных пассажиров. Выбираю элегантно одетого усатого мужчину, крайне неуверенно оглядывающего прибывших, и направляюсь к нему, вперив взгляд в имя на его табличке: «Г-н Кальдотта». При моем приближении он оживляется, застегивает клетчатый пиджак и уважительно пожимает мне руку, которую я по-свойски протягиваю; интересуется, есть ли у меня багаж. Я киваю, но прошу подождать в машине, опасаясь, как бы не появился настоящий г-н Кальдотта. Он отвечает легким поклоном и сообщает, что его машина — лимузин «мерседес» класса «S», темно-синий. Я снова невозмутимо киваю. Вероятно, обманывать дальше будет сложно, но выбора у меня нет: мой «Триумф» ТР4 выпуска 1963 года, припаркованный в прошлый вторник утром на стоянке в аэропорту, всего лишь двухместный.

Заложив руки за спину, я терпеливо жду у бегущей дорожки, где катается моя дорожная сумка. Женщина моей мечты отняла Миг-29 у ребенка, чтобы он больше в меня не стрелял. Когда она наклоняется, чтобы взять первый чемодан, я успеваю прочитать надпись на ярлыке: «И. Аймон д'Арбу, 75019, Париж, площадь Жан-Жорес, 11». Пять минут спустя, нагрузив свою тележку, она утащила Рауля за воротник куртки, даже не взглянув на меня. Он обернулся в последний раз, нацелил на меня игрушечную пушку, но я выстрелил первым. Рауль повис на руке матери.

— Рауль, перестань!

И она воскресила его, сунув леденец, который мальчишка тут же бросил на пол в такой ярости, что мог бы заработать подзатыльник. Я смотрел на них сквозь раздвижные двери с ликованием, какого не испытывал уже многие годы. Да, я живу один и постоянно наслаждаюсь полной независимостью, то теперь ощутил себя человеком, который выиграл в кости призрак вновь обретенной свободы. Я ни на миг не задумывался о том, насколько неуместны мои попытки привлечь внимание молодой вдовы, развлекая ее сына. Бросив сочувствующий взгляд на серую акулу в галстуке от Эрме и с чемоданом от Вуиттона, безуспешно разыскивающую свое имя на всех табличках, я направился к выходу.

Обремененная тележкой, в которой громоздятся два чемодана и три сумки, И. оценивает пятисотметровую спиралевидную очередь, направляемую перегородками к пустой стоянке. Ирен, Изабель, Инес? Выбор небольшой — в любом случае у нее настолько плохой почерк, что там вполне может быть и «J». Она направляется к скандалящей толпе, пытающейся втиснуться в автобус до площади Инвалидов, но, передумав, возвращается назад. Ей остается только сесть на автолайн «Орливаль», следующий до вокзала Антони, в десяти или двадцати станциях от ее дома.