Воскрешение на Патриарших - [39]

– Да перестань! «Заморозкой» советская власть веру спасла?

– Именно так. Советы попытались создать христианство без Христа. Конечно, проект в таком виде был обречен, но успехи были колоссальные. Действительно же люди в массе своей, творческую интеллигенцию не берем, тут я согласен с Лениным, что «оно-говно», а вот люди обычные были добрее. Честнее. Ведь декларированным мерилом всего была польза человеку. Человек был на острие всех начинаний.

– Значит, интеллигенция – кал? – Игорь слушал Костика вполуха.

– Два кала. Гора кала! Даже не навоз. Он хоть полезен для удобрения. Я говорю о писателях-поэтах-художниках начала двадцатого века. Знаешь, я многие годы преклонялся перед ними, Серебряный век для меня был всем. Потом, прочитав их биографии… Сборище пидоров и лесбиянок, через одного наркоманы, алкоголики практически все. Наступила война четырнадцатого, они все косят от армии. У кого мигрень, у кого золотуха! Из уже состоявшихся поэтов служили на передовой только Гумилев и Блок. Блок в инженерной дружине, но все равно, рядом с фронтом.

– Читал. Вон Пастернак аж в работяги записался на «почтовый ящик» куда-то на Урал, только чтоб на фронт не попасть.

– Вот именно! А в столицах продолжались оргии и пьянки, словно и нет войны. Какая тут вера?! Перед революцией вера в городах была на нуле. И уходила в минус. Почти все авангардные и футуристические течения – открыто богоборческие. И все эти предреволюционные и сразу послереволюционные «измы» – это бесовщина в чистом виде. Хотя и талантливая в бытовом, людском понимании жизни. Варсонофий Оптинский примерно так писал в свое время, что поэты и художники подходили к вратам Царствия Небесного, но не входили в него. Так, постояли-постояли и ушли, не побывав в самом храме, толпились у врат Царства Небесного, но не вошли в него. А им было дано все сверх меры для этого.

– Может, может…

– А потом постепенно включилось другое. Созидательная программа. Не смейся, при Сталине.

– А я и не смеюсь.

– Пусть все делалось не так, пусть многое не получалось, многое забалтывалось, но все равно – изначально забота о простых обычных людях. Честность, самоотверженность, правдивость декларировались и приветствовались. Сейчас – как сдуло. Только деньги – мера всех и всего. Кстати, поэтому советский человек так легко и с удовольствием вернулся к христианству. Он и раньше жил этими заповедями, только теперь добавился Господь и все стало на свои места. Душа человека ждала Его и получила, потому что была готова.

– Ну да. Такое воровство, как сейчас, даже и вообразить трудно! Какие, к чертям, «свои места»!

– Понимаешь, все не совсем так. Как бы это объяснить… Мир устроен несколько иначе, чем мы учили в школе. И все это воровство, невежество, тупость, дикость – это все естественная природа человека. Если хочешь, она даже нормальна! Просто наша юность прошла в «ненормальное» время, в строе почти райском, не укладывающемся ни в какие человеческие рамки.

– Ты хочешь сказать, что мы жили в неправдоподобном мире?!

– Конечно! Это было совершенно противоестественное человеческой сущности построение общества. Посуди, официальный лозунг государства – «Человек человеку друг, товарищ и брат». А тридцать веков до этого – «Homo homini lupus est». Государство, выдвигающее лозунг, должно его толкать в жизнь. А с кем его воплощать?! Человек же, каким был до семнадцатого года, так и остался им и после. Отсюда и репрессии, лагеря. Конечно, не надо идеализировать советскую власть. Ее делали и создавали эти же волки по волчьим законам. Но для цели благой. Вот в чем штука.

– Наглядная иллюстрация про благие намерения и дорогу в ад.

– Все так, Гарик, и не так. Понимаешь, гадство капитализма в том, что все делается ради бабла. Мерило жизни – деньги. При социализме хоть в теории этого не было…

Машина уже развернулась на Комсомольском проспекте и мчалась по эстакаде в сторону центра. Еще поворот у уцелевшего ампирного особнячка, и приятели подкатили к ротонде выхода из метро. Кукольный домик с вывеской «Букинист», на удивление, уцелел. Только пространство сзади него и вокруг было занято верандой какого-то ресторана с пластиковым названием. «Интересно, – подумал Игорь, – вот совершенно чужеродный элемент, тенты, тупая вывеска, стулья, как на пляже. И старинный дом, который был практически всегда. Но ведь сейчас кажется чужеродным именно он, а не дурацкая забегаловка, наваленная впопыхах совсем на днях! Значит, что-то изменилось в воздухе. В строении среды. В составе неба. Странно это».

Рядом с ним, поставив ногу на высокий бордюр станции, отвлеченно болтал по телефону среднего роста чуть полноватый человек с дорогим коричневым портфелем через плечо. Игорь сразу узнал Олега. Они дружили раньше. Только последние лет пятнадцать не встречались. Пути их разошлись, но они не ссорились. Просто существовали параллельно.

– Здорово-корова! – Олег уже влезал в машину. – Я не спросил вчера, ты где этот роман взял.

– Здорово. А хоть бы и спросил. Я ж ничего не помню. Вообще. Только сегодня узнал от Костика, что с тобой разговаривал и стрелку забил. С романом длинная история. Принесли. Понравилось?