Воскрешение на Патриарших - [35]

…Мне было двадцать четыре тогда, а он старше.

…Намного…

…А почему нет…

…Он вполне хороший был…

…Все не так.

…А тот был совсем другой.

…Настоящий. А врач нет. Понимаешь?

…Это просто.

…Хотя, наверное, он любил меня. Но это же неважно.

…Жестоко, но неважно.

…А тут любила я. Это главнее.

…А потом все.

…Понимаешь, я и не знала про наркоту.

…Как я старалась, вся изошла на него.

…И окно распахнуто. И его нет.

Я уже не понимал, говорит ли это Ленка, ее обрывки фраз доносят до меня брызги Москвы-реки или все женщины опять перемешались у меня в голове, сливаясь невероятным образом в ту одну-единственную, с которой есть свет и нет тьмы.

Мы с ним встретились примерно через год,

Не узнал его я сразу, тот он иль не тот,

Шел сапожник наш веселый и босой

И мотивчик пел какой-то свой.

Медленно проплывающие слева желтоватые сталинские коробки Министерства обороны еще больше укрепляли меня в мысли об искусственности окружающей жизни. Это же типичные декорации! Сцена. Колосники. Лонжи и кулисы. Партер-бельэтаж. А река, закованная в гранит, это уже не совсем река. Это декор города. Типа фонтана. Или бульвара с фонарями и беседками. Или сточная канава. Красивый сортир. И мы плывем по этому сортиру с радостью. Потому что и это для нас большое дело – вырвались на волю. Я совсем не издеваюсь, нет ничего постыдного в канализации. Просто надо понимать, что реальная река – это совсем другое. Все равно, что говорить, что все небо – это синий квадрат в оконной раме.

– Ты понимаешь, как это страшно, – наконец посмотрела мне в глаза Ленка.

– Конечно… конечно… – вздрогнул я.

Улыбающийся великан торчал аккурат за нами, километрах в трех, его башка высовывалась метров на двадцать над линией воды, чайки пугались, орали и путались в его развевающихся волосах. Смешно надувая щеки, он нагонял ветер на Москве-реке. Причем делал это по многовековой привычке или по забывчивости. Надобности в надувании парусов давно уже не было. Кстати, а может, ему просто нравилось это делать? И он плевал на производственную необходимость двигать волны и суда, вызывать наводнения и штормы. Может, ему просто было в кайф.

Только не надо перебивать,

Только не надо переживать,

Может быть, выйдет, а может, нет,

Новая песня вместо штиблет…

Вот я только что вспоминал своих несбывшихся женщин. Ведь все они относились ко мне очень хорошо, больше того, я практически уверен, что, попроси их о помощи, если мне будет совсем худо, они точно придут ко мне на помощь. Но при этом они никогда не свяжут жизнь со мной. Почему? Они такие плохие?! Упаси Господи. Хотя многие делали мне больно, я никогда не скажу ничего плохого о них. Они реально лучшие. И почему такие вот лучшие, хорошие, а ведь я выбирал именно их, добровольно выбирал, никогда не выбирали меня?

Наверное, все просто. Как я не вижу реальности города, так я и не вижу их. Живых. Для меня они плод моей же фантазии. Увидев ту же Инну двадцать лет назад, я за секунды слепил ее образ и дальше любил уже не живого человека, а фантома. Ну а еще дальше вступает в права великая русская литература! И под неусыпным влиянием того же Ивана Сергеевича Тургенева, или Блока, или Набокова, да всей когорты, фантом начинает жить бодрой человеческой жизнью. Требуя пищи в виде поклонения, разрывания души на тряпочки и прочих прелестей, так обильно наполняющих загаженный мозг интеллигента. И любил-то я всегда фантома, призрак Инны, призрак Иры, призрак Ольги…

А ведь эти призраки, фантомы любимых женщин живут долго-долго. Иногда лишь уходя в тень. Хотя как призраки могут уходить в тень? Их прожорливость не знает границ. Они жрут твое время, твои радости, улыбки и слезы, все. Ты обеспечиваешь их жизнь своей живой и трепетной душой, тебе кажется, что ты общаешься с реальным человеком. Это страшно. И я так прожил жизнь.

Реальный человек мне был до фени. Мне было так удобней, что ли. Причем когда реальным барышням надоедало такое раздвоение их личностей, они меня отсылали к чертям собачьим. И я, конечно, расстраивался. Для меня это была трагедия. Стало быть… Во всем виновата литература! Конечно!

Я очнулся, посмотрев на Ленку: может, я опять разговаривал вслух? Нет, она уже молчала, смотрела на воду, на грязноватые буруны, методично мелькающие аквамарином.

А сейчас-то наоборот! Ленка, фантом, призрак, ну какие люди могут быть в прошлом, я же не совсем ку-ку, этот несуществующий человек становится абсолютно реальным. Может быть, она и стала плотью, стала живой с настоящей теплой кровью и душой только из-за того, что полюбила меня! А она меня любит! Я же это чувствую.

Только не надо, только не надо,

Только не надо, только не надо,

Может быть, выйдет, а может, нет,

Новая песня, новая песня,

Новая песня вместо штиблет.

На пароходике мегафон что-то выкрикнул, корабль заурчал, начал тормозить, ткнулся в причал, и вскоре мы выскочили на набережную перед концертным залом «Россия».

Гостиница «Россия» целехонькая стояла перед нами. Вдалеке слева маячила кремлевская стена с палисадником, с которого, собственно, я и начал турне по… по чему? По прошлому? Трудно сказать точно. Прошлое мое это или еще что-то другое, неподвластное здравому пониманию. В стеклянной витрине концертного зала висел красно-коричневый плакат. Гастроли в СССР. Певец и пианист Элтон Джон (вокал, фортепьяно), Рей Купер (ударные инструменты). Великобритания. Май 1979 года. Концерт идет без антракта.