Воскресение - [2]
Иудей. Доказательств?
Грек. У меня будут доказательства до наступления ночи.
Иудей. Ты говоришь бессвязно, но и собака, потерявшая хозяина, может лаять на луну.
Грек. Ни один еврей не сможет этого понять.
Иудей. Это ты не понимаешь, а вот я и те люди там, возможно, наконец-то начинаем понимать. Он был просто-напросто человек, самый лучший из людей, живших когда-либо. Никто до него не сострадал так человеческим несчастьям. Он проповедовал приход Мессии и думал, что Мессия возьмет их все на себя. А однажды, будучи очень уставшим, может быть после длительного путешествия, он решил, что он и есть Мессия, потому что из всех судеб эта казалась самой ужасной[8].
Грек. Как мог человек осознавать себя Мессией?
Иудей. Было предсказано, что он будет рожден женщиной.
Грек. Сказать, что женщина может родить Бога, выносить его в чреве, вскормить собственной грудью, купать его, как купают всех прочих детей — это самое чудовищное богохульство.
Иудей. Если бы Мессия не был рожден женщиной, он не смог бы прощать людские грехи. Каждый грех порождает поток страданий, но Мессия прощает все.
Грек. Каждый грех человека — это его собственность, и больше никто не имеет на него права.
Иудей. Мессия способен избавить человека от страданий, как если бы все они собрались в точке и в одно мгновение исчезли под зажигательным стеклом.
Грек. Мне не по себе от этого. Самое ужасное страдание как объект поклонения! Ты впечатлен этим, потому что у твоего народа нет статуй.
Иудей. Я сказал тебе, о чем думал после того, что случилось три дня назад.
Грек. А я утверждаю, что гробница пуста.
Иудей. Я видел, как его понесли на гору и как за ним закрыли гробницу.
Грек. Я послал туда Сирийца, чтобы доказать, что в ней ничего нет.
Иудей. Ты знал об опасности, в которой мы все находимся, и все-таки ослабил охрану?
Грек. Да, я рисковал нашими жизнями и жизнями апостолов, но то, что может выяснить Сириец, гораздо важнее.
Иудей. Все мы теперь не в здравом рассудке.
Грек. Что-то, о чем ты не хочешь говорить?
Иудей. Я рад, что он не был Мессией, Нас бы всех обманывали до конца жизни, или мы узнали бы правду слишком поздно. Кому-то нужно было пожертвовать всем для того, чтобы божественное страдание проникло в его мозг и душу и очистило их.
Слышен звук трещоток и барабанов, сначала короткими порывами между предложениями, затем они становятся все более продолжительными.
Иудей. Кто-то должен был отказаться от всей земной мудрости и ничего не делать по собственной воле, чтобы могло существовать только божественное. Богу нужно было овладеть всем. Это, наверно, ужасно, когда ты стар и смерть совсем близко, думать обо всем, от чего ты отказался; думать, может быть, большей частью о женщинах. Я хочу жениться и иметь детей.
Грек.(стоит лицом к зрительному залу и смотрит вдаль). Это почитатели Диониса. Они сейчас под окном. Вот группа женщин, несущих на плечах фоб с образом мертвого бога на нем. Нет, это не женщины; это мужчины, одетые в женскую одежду. Я видел нечто подобное в Александрии. Они все молчат, словно что-то должно случиться. О, Боже! Что за зрелище! В Александрии некоторые мужчины красят губы в ярко-красный цвет. Они подражают женщинам, желая достичь их религиозного самозабвения. Это никому не приносит вреда, — но здесь! Иди, посмотри сам.
Иудей. Я не стану смотреть на этих сумасшедших.
Грек. Хотя музыка прекратилась, несколько человек все еще танцуют, и некоторые из них проткнули себя ножами, изображая, по-видимому, бога и Титанов, убивающих его. Немного дальше мужчина и женщина совокупляются прямо посреди улицы. Она думает, что соитие с первым встречным, которого танец бросил в ее объятья, сможет вернуть ее бога к жизни. Все они, судя по лицам и одежде, из иностранного квартала, наиболее невежественные и эмоциональные представители азиатских греков, — отбросы общества. Такие люди ужасно страдают и ищут забвения в чудовищных церемониях. А! Вот чего они ждали. Толпа расступается, освобождая дорогу певцу. Это девушка. Нет, не девушка, парень из театра. Я знаю его, он исполняет там женские роли. Одет как девушка. Позолоченные ногти и парик, сделанный из золоченых шнурков. Он похож на статую из какого-то храма. Я припоминаю нечто подобное в Александрии. Через три дня после полнолуния, мартовского полнолуния, они воспевают смерть бога и молятся о его воскресении. Один из музыкантов поет. Астреи[9] святое дитя! Лес от гула стонал Там, где Титан ступал! Гул настигнул тебя, И ты одиноким стал. Барам, барам, барам. Барабанная дробь сопровождает слова. Мы дорог потеряли счет — Жены из разных стран. Он умер от страшных ран. И вакханка каждая бьет Сегодня в барабан. Барам, барам, барам. Брабанная дробь, как и раньше. Была у Титанов забота — В лесной глуши стоять, Спокойно его поджидать. Для рук громадных работа — На части дитя разорвать. Барам, барам, барам. Снова барабанная дробь. К тебе, о дева-Астрея, — Спасенье для всей страны, Блуждая, взываем мы. В ночи пламенеет, Астрея Блеск полной луны. Барам, барам, барам. Снова барабанная дробь.
Грек. Я не могу подумать, что это самозабвение и самоунижение характерно для греков, несмотря на греческое имя их бога. Когда богиня явилась Ахиллу во время битвы, она не потревожила его душу, но лишь коснулась его золотых волос, Лукреций полагает, что боги возникают в видениях дня и ночи, но что они безразличны к человеческим судьбам
