Воскресение Петрова - [2]

К утру Петров изнемог совершенно. Хотелось есть и спать, а более всего хотелось застрелиться. Но общество еще не достигло той стадии, когда программисты в централизованном порядке снабжались бы пистолетами, с тем, чтобы они могли исполнить свой долг в аналогичных случаях. Пистолеты выдавались только бабуськам из ВОХРа и, притом, совершенно в иных целях.

Петров сложил листинги программы в портфель, преисполнившись намереньем идти домой, как следует выспаться, а потом взяться за это дело всерьез без спешки и суеты. Позвонит в отдел и попросит отгул, потому что в таком состоянии... В конце концов, он тоже человек!

На проходной никого не было - час не пробил, и штурм турникетов еще не начался. Коллеги и сотрудники еще дожевывали свои яичницы и сдавали сонных отпрысков в железные руки воспитательниц дошкольных учреждений. На улице было холодно, сыро, грязно и пустынно...

И в этот момент... Нет, нечего особенного не случилось. Просто Петров взглянул на мир, в котором он жил, новыми глазами. Он как бы прозрел, но не вполне, а частично. Изображение было резким, контрастным, но исключительно черно-белым, а еще точнее - черносерым. Мир в этом изображении состоял из трех компонент: из грязи, асфальта и вранья. Причем, первые два компонента были налицо, а вранье неуловимо витало в воздухе. Петров вдруг понял, что его всю жизнь надували, и он всех надувал, сам того не ведая. Теперь он не понимал, как этому миру, состоящему из сплошного вранья, удается существовать? И понимал, что, вероятно, некогда этого не поймет...

Разумеется, образ мира, сотканного из лжи, был не более чем отражением внутреннего состояния Петрова, возникшего в результате ночного бдения и бесплодных исканий. Мир каким был, таким и остался - изменился сам Петров. И этот измененный Петров медленно двинулся по улице:

----

Итак, Петров медленно двигался по улице Горького. Или Калинина, а может быть Свердлова. Он собственно, понятия не имел о том, как называется эта улица, но, судя по тому, что это была не самая главная улица города, и не самая второстепенная, она с вероятностью девяносто девять процентов должна была называться одним из этих имен, ибо такие улицы должны быть в любом городе.

Он шел, не замечая прохожих и вывесок, думая об иксах, игреках, общих областях и параметрах, а также о своей горькой судьбине. И незаметно для себя, повинуясь светофору, свернул в какой-то переулок. Он бы шел и дальше, но переулок кончился, и на противоположной стороне поперечной улицы Петров обнаружил вывеску "Кафе гриль". Петров не знал, что такое "гриль". Но это загадочное слово произвело в его голове какое-то мозготрясение. Как будто сзади хлопнули по затылку чем-то мягким, но тяжелым. И неожиданно для себя Петров оказался в тесном помещении, где в прозрачном барабане крутились и скворчали цыплята, и, по крайней мере снаружи, они выглядели вполне съедобными. На два порядка съедобнее, чем любая колбаса. Но, как выяснилось, и цены были на два порядка больше, чем в тех местах, где продают обычную колбасу. Зато очередь - на два порядка меньше, чем в упомянутых местах.

Петров взял тарелку с цыпленком, заплатил, сколько взяли, отошел к высокому столику в углу и принялся за этого цыпленка с таким остервенением, будто тот оставался единственной преградой на пути к постижению истины.

Цыпленок близился к концу, когда к Петрову протиснулся какой-то тип с бутербродами и стаканом жидкого чая. Он бесцеремонно отодвинул пустые тарелки, разложил свою снедь и подмигнул Петрову, мол, ну, что, интеллигенция? Петров отвернулся и стал следить, как движется очередь, прикидывая, какой цыпленок кому достанется. Никакой системы обнаружить не удалось. Цыплята подчинялись только воле продавщицы - ее же пути были неисповедимы.

Тип сбоку не спешил начинать трапезу, а с интересом рассматривал Петрова. Потом выбрал среди пустых стаканов подходящий, внимательно оглядел его со всех сторон, покрутил носом, дунул внутрь и опять подмигнул. Петрову стало неудобно и неприятно. Он начал торопливо обгладывать последнюю ногу цыпленка, стараясь не смотреть на своего соседа. А тот, между тем, оглянулся, запустил руку во внутренний карман пальто и выудил оттуда початую бутылку.

Петров с отвращением отодвинул тарелку с остатками цыпленка и взялся за ручку портфеля, намереваясь удалиться.

- Что, осуждаешь? - неожиданно поинтересовался тип.

- Я?.. Н-нет. - Петров пожал плечами. - Мне что пожалуйста...

- Может, примешь за компанию?

Петров не пил. В том смысле, что не пил, как говорят, без повода, и тем более, что попало. Алкоголь производил на него какое-то одуряющее действие, и состояние собственного опьянения ему было неприятно. Когда обстоятельства вынуждали его принять сто грамм, Петров просто физически ощущал, что глупеет, что мир вокруг тускнеет, делаясь какимто серым, бездарным и никчемным, и что в этом мире нет никакого толку, кроме того, что он существует объективно.

Но сегодня у Петрова было сложное настроение, и неожиданно для самого себя на предложение соседа по столику он кивнул, что было воспринято как знак согласия.