Восковые фигуры - [60]

Страшная это была ночь. Бедолага Семечкин провел ее на скамейке в городском сквере с пришпиленной к спинке надписью «Осторожно, окрашено!». Задремал, а когда проснулся, то никак не мог отлепиться; весь костюм был в зеленых пятнах, как маскировочный халат. Идти домой в таком виде, значит, давать объяснения, что, почему? Не хотелось. Один выход оставался — к прокурору. Там с дорогой душой, примут хоть голенького.

Час был ранний, и за воротник текла утренняя прохлада, вызывала озноб. Редкие прохожие неодобрительно косились на Семечкина, а он, едва передвигая ноги, все шел и шел по знакомому адресу, чтобы добровольно отдать себя на заклание. Кое-где уже толпился народ возле магазинов, ожидая открытия. Подолгу простаивал несчастный борец за идеалы возле каждой витрины, хотя едва ли видел разложенные там товары; взгляд его механически скользил от предмета к предмету. И если бы окружающим сейчас объявили, что человек в маскировочном костюме совершает героический подвиг, этому трудно было бы поверить — такой у Семечкина был жалкий и несчастный вид. А между тем он совершал именно героический поступок, так как, превозмогая себя, шел добровольно сдаваться в руки правосудия. Медленно, шаг за шагом, но все-таки шел.

Особенно долго задержался около отдела детских игрушек. Внук мечтал о плюшевом мишке, а Семечкин все откладывал покупку. А теперь исполнит ли он свое обещание, суждено ли ему когда-нибудь вернуться в родной дом?

Вот что значит пробудить в душе все самое лучшее! И ведь никто не неволил, с пистолетом сзади не шел, не угрожал спустить гашетку при малейшей попытке к бегству. Можно вернуться, провести выходные дни в кругу семьи, а в понедельник… Стоп! Куда же он идет? Ведь сегодня суббота, и никого нет. Сейчас, когда решение было принято, а все помыслы направлены к одной цели, это было ужасное открытие. Суббота, суббота… «Каждый знает, что в субботу мы не ходим на работу!» Пришло на память и что-то старинное: «Во субботу день ненастный, нельзя в поле ни боронить, ни пахать…» Семечкин стал тихонько напевать, и в это время одна из игрушек — это был веселый Петрушка в красном колпаке — выскочила откуда-то, пробежалась, поддала ногой мячик, и мячик покатился, все опрокидывая и разрушая красочное витринное хозяйство. Бухгалтер почувствовал, как волосы дыбом поднялись у него под шляпой. Дело в том, что он узнал Петрушку, вернее, не Петрушку как такового, а лицо его показалось очень знакомым. Словно завороженный, следил он некоторое время за маленьким живым человечком, который озабоченно бегал от одного края витрины к другому, затем стал сбрасывать вниз мягкие игрушки, в том числе вожделенного мишку, укрепил ручку скакалки, намереваясь, видимо, спуститься вниз, как по канату, на нижний ярус витрины. Личико принадлежало инспектору по кадрам Булкину.

Как ни странно, Семечкин обрадовался неизвестно чему — точно встретил земляка вдали от родины. Изо всех сил забарабанил он в стеклянную толщу, в надежде привлечь к себе внимание, но Петрушка то ли не заметил бухгалтера, то ли сделал вид, быстренько исчез, а Семечкин еще долго качал головой и что-то бормотал себе под нос.

Эксперимент

Известно, что слово «взятка» придумали жлобы. Представьте себе, что вы должностное лицо, от которого кое-что зависит. И вот приходит посетитель, в глазах у него сияние, а в руках сверток, перевязанный красивой ленточкой. С каким радостным волнением вы мысленно разворачиваете обертку — что там? И уже заранее готовы помочь хорошему человеку, в чем бы его просьба ни заключалась.

На этот раз все было иначе, увы! После того как таинственный незнакомец проник в кабинет к Булкину и повернул ключ в замке, не более минуты длилась пауза, но Павлу Семеновичу она показалась вечностью. А как держит себя! Будто он тут хозяин.

Пока тот молча смотрел, изучающе прищурив глаз, Булкин ерзал на стуле, мучился, пыхтел. Багровая бульдожья физиономия его с гладко выбритым черепом до блестящей шишковатой поверхности выражала и страх, и льстивое желание быть максимально полезным, и жалкие потуги держаться на административном уровне, сохранить лицо. А в голове буравило: кто такой, откуда, зачем пожаловал? Тщетно искал в странном посетителе хоть какую-нибудь слабину, чтобы зацепиться, почувствовать себя уверенней. Искал и не находил.

Непроницаем, как броня, был незнакомец. Бесстрастное сухое лицо его с высоким лбом и выпирающими скулами, обтянутое иссиня-бледной кожей, лицо аскета, несло на себе печать личности незаурядной. И еще, сказал бы психолог, читалась в нем непоколебимая вера в собственную непогрешимость. Черные как смоль волосы резким контрастом белизне лица небрежно, почти неряшливо стекали на плечи, оставляя позади себя голую макушку, — этакий ледничок на вершине горы, что было свидетельством натуры страстной, неумеренной, не чуждой бурных любовных утех в молодые годы, а возможно, то был просто след упорного, изнурительного труда на неведомой ниве. Под стать общей картине был сработан и нос, длинный, крючковатый, как у маэстро Паганини, но очерчен был тонко, изящно, как бы с претензией на самостоятельное значение в этом портрете.