Восковое яблоко - [56]

— Знать и доказать — не всегда одно и то же. Я надеюсь, что смогу убедить виновного… — На секунду я запнулся, не зная, следует ли сказать «виновного» или «виновную», затем продолжал: — Во всем признаться, добровольно и без принуждения.

Роуз посмотрела на меня со злобным презрением:

— А зачем, скажите, ему это делать?

— Потому что его или ее, — ответил я, пытаясь выбраться из затруднительного положения, — просто отправят туда, откуда он или она только что вышли. Виновного не посадят в тюрьму или на электрический стул, ничего подобного не произойдет.

— Просто отправят обратно в сумасшедший дом, — зло сказала Роуз. — О, это совсем неплохо, не так ли?

— Это лучше, чем быть мертвым, как Дьюи, — возразил я, с удовлетворением отметив, как она на секунду отвела глаза. Но она быстро взяла себя в руки.

— Все это одни слова. Если вы знаете все, что нужно, просто скажите полиции: «Виноват вот этот человек, прижмите прежде всего ее. Или его. И оставьте в покое всех остальных». Почему вы не можете так сделать?

— Могу. Но я предпочел бы не делать этого.

— Думаю, все это пустая болтовня, — настаивала она, продолжая наступать на меня. — Я не верю, что вы получили какую-то записку, и не верю, будто вы что-то знаете. Вы просто забрасываете удочку и надеетесь, что кто-нибудь свалится от страха со стула и закричит: «Ох, это сделал я! Ох, вы меня поймали!» Нет, этого не произойдет, потому что Уолтер Стоддард виноват, и говорить больше не о чем.

Она кричала все громче и громче, не замечая, что лицо Молли Швейцлер становится все более и более встревоженным. Неожиданно для всех нас Молли издала негромкий, но ужасающий звук, не похожий на человеческий. Роуз сразу же забыла обо мне и повернулась к Молли, чтобы утешить и успокоить ее, шепча ласковые слова. Лицо Молли постепенно расслабилось.

Я продолжал смотреть на них, озадаченный поведением Роуз. Она была такой агрессивной и рассерженной, упрямо утверждая, что вина Уолтера Стоддарда не должна подвергаться сомнению, и в то же время бросала мне вызов насчет полиции. Была ли она виновной, решившей держать себя вызывающе? Или она боялась, что виновата Молли? В любом случае она будет стоять на своем, пока не выяснит, что мне на самом деле известно. Если она виновна, то ей следовало бы знать, что именно она послала мне записку. Но как она может быть уверена в том, что я лгу в отношении чего-то другого? Но если она не уверена, то зачем бросает мне вызов.

— Мистер Тобин!

Вздрогнув, я оглянулся и увидел, что все смотрят на меня. Голос принадлежал Джорджу Бартоломью, и я понял, что он задал мне какой-то вопрос. Я повернулся к нему и сказал:

— Извините, я отвлекся. Пожалуйста, повторите вопрос.

— Мне кажется, что если виновный хотел бы сознаться, то он сделал бы это, когда уводили Уолтера. Раз уж он допустил, чтобы за его преступления расплачивался кто-то другой, его не могли тронуть ваши слова. Вы так не думаете?

Я боялся, что он прав. Так я и сказал, добавив при этом:

— Я просто надеялся на лучшее. Думал, что виновный осознает, что, в конце концов, правда — самое лучшее.

— Мистер Тобин, — обратилась ко мне Мэрилин Назарро, — а вы говорите правду?

Она сидела рядом с Роуз Акерсон, которая все свое внимание сосредоточила сейчас на Молли. В каком-то смысле Мэрилин подняла знамя, выпавшее из рук Роуз, хотя и несла его более спокойно и цивилизованно.

— Я действительно получил записку от виновного, которым действительно является один из присутствующих. Я готов в этом присягнуть, и доктор Фредерикс подтвердит, что я говорю правду. Больше я пока ничего не хочу.

Все повернулись к Фредериксу, и он сказал:

— Это правда. Мистер Тобин изложил вам реальные факты. Я не думал, что он сделает это. Не уверен, что это самый мудрый поступок, но это правда.

Дональд Уолберн тихо и невнятно забормотал:

— Они будут держаться заодно, Мэрилин. Не верь никому из них. Если люди держатся заодно, значит, они что-то замышляют. Уж я-то знаю.

Мне не хотелось опять возвращаться к обсуждению мании преследования, которой страдал Уолберн. По счастью, доктору Фредериксу тоже.

— Мэрилин, что заставило вас принять признание Уолтера за чистую монету?

Его вопрос ее удивил, все ждали ответа, поэтому секунд тридцать спустя она сказала:

— Не знаю. Полагаю, я приняла его как само собой разумеющееся.

— Потому что ему поверила полиция.

— Да, конечно.

— Но полиция не знает Уолтера, а мы знаем. Не должно ли наше мнение возобладать над мнением полиции?

— Но они ведь специалисты, — возразила Бет Трейси. — И мы доверяем им точно так же, как доверяем вам, когда вы говорите о психиатрии и тому подобном, потому что вы специалист в своей области.

Разговор стал раскручиваться, медленно двигаясь по спирали. Фредерикс, Бет и Мэрилин снова и снова рассматривали вопрос о доверии и профессионализме, а я откинулся назад, чтобы все обдумать. Я смотрел на окружавших меня людей, сравнивал выражение их лиц с тем отношением, которое высказал каждый из них, и сопоставлял это отношение с реальной ситуацией и с тем преступлением, которым мы занимались. Поняв, что тону в трясине всевозможных мотивов и самых невероятных методов изобличения преступника, я уже готов был сдаться, как вдруг передо мной забрезжил свет. Я нашел ответ на некий второстепенный вопрос, он привел меня еще к одному ответу, потом еще к одному, и тут, неожиданно для меня, все это дело представилось мне абсолютно четким и ясным.