Восхождение - [50]

Автор этих знаменитых лирических повестей Владимир Солоухин сразу по их появлении навсегда завоевал нашу благодарную любовь. А ведь потом были еще и нашумевшие «Письма из Русского музея», руганые-переруганые «Черные доски», услада грибников и всех, как теперь бы сказали, «зеленых», – «Третья охота» и «Трава»… И до сих пор не выветрился со страниц его книг запах «Каравая заварного хлеба» и «Моченых яблок».

Все это и еще многое другое, вышедшее из-под пера Солоухина, явило нам писателя национального, продолжающего лучшие традиции русской поэтической прозы в уникальном сплаве с яростной публицистикой, когда «теленок бодается с дубом»…

Я познакомился с Владимиром Алексеевичем в ту пору, когда были читаны-перечитаны все его книги. Случилось это на тверской земле, куда знаменитый писатель проторил надежную, не зарастающую тропу. А именно – в достославное Карачарово, что на Волге у Конакова, в бывшее имение известного русского живописца и рисовальщика Григория Григорьевича Гагарина.

Места эти давным-давно облюбовал другой известный русский писатель, завзятый путешественник и землепроходец, мудрец и сказочник Иван Сергеевич Соколов-Микитов. Он крепко дружил с Твардовским, и Александр Трифонович наезжал сюда на денек-другой погостить, порыбачить, побеседовать, отдохнуть от московской суеты и журнальных инквизиций.

Солоухину в Карачарове работалось хорошо и споро. Здесь и «Травы» его росли быстрее, чем в городе, и «Третья охота» была удачнее, ибо грибы – вот они, за окошком. Правда, порой докучали поклонники, прослышавшие о его приезде на Волгу, зазывали в Калинин – выступать в библиотеке, встретиться с учителями…

Один из таких авторских его вечеров довелось вести мне, поскольку других желающих не нашлось: местное начальство косо смотрело на «опального» писателя, который прочно слыл явным монархистом и скрытым антисоветчиком.

В память об этом вечере, затянувшемся до поздней ночи, осталась у меня солоухинская книжка стихов «Имеющий в руках цветы» с его дарственной надписью.

Знакомство продолжилось в Москве, когда я уже работал в «Крокодиле». Встретились как-то в писательском клубе, вспомнили Тверь и то, как откликнулась она в одной из поздних его книжек – «Камешки на ладони». Я сказал Владимиру Алексеевичу, что многие из этих камешков до сих пор считают булыжниками те, в кого они попали. Он улыбнулся и заметил: «Там конкретных адресатов не было. Разве что совпадение…» Я не стал спорить, ибо хорошо знал некоторых героев вызвавшего острую реакцию сочинения. Это было что-то вроде астафьевских «Затесей». Интересно, что некоторое время спустя и Солоухин, и Астафьев напечатали свои миниатюры в «Крокодиле». А Виктор Петрович даже получил премию журнала.

Правда, сотрудничество это потребовало немалых трудов, прежде чем классики российской литературы появились на наших страницах.

С Астафьевым было проще. Я напомнил ему, как много лет назад мы с Андреем Дементьевым, который в ту пору возглавлял журнал «Юность», а я был его заместителем, спровоцировали Виктора Петровича на рассказ для не очень любимого сибирскими писателями издания. Дело прошлое, но истины ради надо сказать, что причины для этого у иных из них были. Так из-за дурацких, в общем-то, амбиций «Юность» навсегда лишилась возможности печатать Василия Шукшина. Хотя и принес он сюда один из первых своих рассказов. Редакции (скорее, кому-то из сотрудников редакции) не понравился заголовок шукшинский. Попросили изменить. Он отказался. В журнале уперлись. Он забрал рассказ, и больше ноги его здесь не было. Я в ту пору еще жил далеко от Москвы и историю эту слышал из уст своих коллег, когда уже занял ответсекретарский кабинет в знаменитом доме на площади Маяковского. А вот гранки рассказа с авторской правкой Шукшина видел своими глазами: у кого-то хватило ума сохранить эту реликвию для истории журнала.

У Астафьева личных обид на «Юность» не было. К нам же с Андреем, не зная нас близко, относился хорошо, судя по тому, что рассказ прислал.

Прочитав эти несколько страничек, мы поняли, что попали в капкан, который поставили совсем на другого «зверя». Сюжет астафьевского сочинения был полон таких откровенных подробностей приехавших на рыбалку (в Прибалтику) мужичков с легкомысленной гражданкой, кажется, медсестрой, что печатать это было совершенно невозможно, если иметь в виду, что до знаменитой перестройки оставалось еще несколько лет.

Мы написали Астафьеву письмо, в котором с самым возвышенным пиететом, переходящим в лесть и славословие, предложили необходимые поправки. И что же? Он позвонил и сказал: «Ладно, давайте. Но вообще-то, ребята, зря вы боитесь. У меня жизнь описана. А жизни бояться не надо».

Солоухина пришлось уговаривать долго. «Да я смешного ничего никогда не писал, – отвечал он на все мои уговоры. – И веселого у меня мало». Однако я все же доконал его и однажды услышал в трубке: «Сам зайти не смогу, пришлите кого-нибудь…»

Так началась наша теперь уже творческая дружба. И как-то при встрече Владимир Алексеевич сказал:

– Соблазнили вы меня. Я вот папку специальную завел – зеленую. Собираю в нее анекдоты, истории разные, байки. Как наполню – отдам.