Восхождение - [46]

С радостью пустил я рукопись машинописного текста по рукам благодарных художников, которые мгновенно проглотили их.

Когда возвращал ему обратно, Владимир Алексеевич спросил: «Ну как, прочитал?» – «Да, огромное спасибо». – «Никому не давал читать?» – «Да нет, – сказал я, – и сам прочитал, и группа вся прочитала, все в восторге».

Солоухин в ответ даже крякнул, но без гнева, а с удовольствием и ничего больше по этому поводу не сказал. Мне стало понятно, что он был даже рад тому, что я не сдержал своего обещания. Ему самому хотелось, чтобы его рукописи почитали, но сила инерции и внутренних тормозов сдерживала его. А какому писателю хочется, чтобы его слово залеживалось в пыльных ящиках письменного стола, как в темнице, и не звучало. В Слове заложен целый мир, и мир раскрывается словом. Оно должно звучать и отзываться в наших сердцах.

Сын Отечества

По внешности он типичный представитель тех мест, в которых родился и вырос. Я там неоднократно бывал, это не так далеко от Петушинского района, где мы проживаем летом. В каждом месте, крае есть свой характерный, образный тип лица, сформировавшийся веками под влиянием тех или иных природных и климатических особенностей и обстоятельств. Так вот Владимир Алексеевич был ярким представителем древнего Юрьев-Польского крестьянского края.

Мы не были с ним уж очень близко знакомы, как, допустим, с Леонидом Максимовичем Леоновым, с которым общались довольно часто и отношения с которым были дружеские, доверительно теплые. Но и с Солоухиным знались и общались, хоть и не часто, но достаточно для того, чтобы иметь о нем представление как о человеке, а как писателя я знал его довольно давно, с тех пор как вышли его «Владимирские проселки», которые мы тогда с удовольствием читали, тем более что он описывает места, которые я хорошо знаю. Леонид Максимович, когда заходила речь о Владимире Алексеевиче, всегда с особой теплотой, по-отечески говорил о нем.

А личность Солоухина была сильная, яркая, почти легендарная. С характерным владимирским говорком, «оканием», от которого он никак не мог отвыкнуть или не хотел отказываться, как от части родного края, дома родительского, от памяти предков.

Писатель же он был от Бога, глубоко переживающий за то, что происходит в нашей стране, попавшей сначала в лапы большевиков, а теперь, с трудом начав высвобождаться от их смертельных объятий, в руки их «внуков-демократов», под видом реформ продолжающих избивать Россию. Названия разные, суть одна – нелюбовь к той стране, в которой родились и выросли, вскормившей и вспоившей это отродье, но которая является родиной не только Вл. Солоухина, но и Л. Леонова, М. Шолохова, С. Есенина и других великих сынов нашего Отечества.

Панихида

Отпевали писателя в храме Христа Спасителя, отпевали торжественно, по-царски. Он долгое время был председателем общественного комитета по восстановлению храма.

На панихиде присутствовал Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, который, отдавая дань писателю, сказал, что Владимир Алексеевич был первым, кто обратил внимание общественности к своим историческим корням. Меня поразило, что он не сказал, допустим, «один из первых», а именно «первый», помянув добрым словом и «Письма из Русского музея», и «Черные доски» и другие его произведения.

Среди присутствующих на панихиде был А. И. Солженицын, он стоял в полуметре от меня, так вот после слов Патриарха о том, кто был первым в этом направлении (думаю, что первым Александр Исаевич считает прежде всего себя, дай Бог, если не так, ошибаюсь), Солженицын ушел, не дождавшись конца панихиды, меня это сильно смутило – уходить, когда Патриарх продолжал еще отпевать писателя, с кем он, Александр Исаевич, был хорошо знаком…

Владимир Алексеевич, когда был в Америке, тайком от своей группы приезжал в Вермонт навестить изгнанника. В то время, когда другие из группы бегали по магазинам, делая себе покупки, два писателя, уединившись, беседовали между собой и отмечали праздник Благовещенья, попробовав испеченных к этому дню жаворонков. Владимир Алексеевич часто об этом рассказывал.

Так вот Александр Исаевич, не дождавшись конца панихиды, ушел. «Он видит только небо и себя» – сказал о нем после ухода известный писатель, один из ближайших друзей покойного, его сокурсник.

Патриарх знает, что говорит – именно первый, кто обратил наше внимание не только к историческим корням, но и воспел мир как Божье творение, что тогда было совсем не просто, святоотеческая литература была в загоне, можно было, к примеру, сколько угодно говорить или писать «Мадонна», но ни в коем случае не Богородица.

Венок сонетов

Именно этим «мир как Божье творение и борьба сил разрушения с ним» наполнены строчки того же «Венка сонетов», книги, вышедшей в издательстве «Молодая гвардия», о которой сказал в своем прощальном слове председатель Союза писателей России В. Н. Ганичев. Он тогда был директором издательства, к пятидесятилетию писателя решили издать «Венок сонетов» – произведение очень сложной литературной формы.

В венке 15 сонетов. Каждая последняя строка сонета является началом следующего сонета – его первой строкой и так далее. Последний 15-й сонет состоит из этих 15 строчек. Сложно выстроенная форма венка сонетов плюс содержание да образный строй языка произведения, где за каждой строчкой раскрывается мир – все это создать очень непросто.