Восхождение на театральный Эверест - [34]

Думается, в режиссерскую профессию входит умение угадать пьесу: найти в ней какой-то схороненный автором житейский смысл, напоминание, почувствовать в теме социальную изюминку. Драма «Зловещее эхо» написана драматургом на местном белорусском материале, а у многих бобруйчан тогда еще не загоились рубцы на сердце от потерь родных и близких во время войны. Михаил Станиславович знал, что у горожан еще жива память о трагедии трехлетней оккупации своего города — массовых расстрелах в лагерях военнопленных, еврейском гетто и мирных жителей за связь с партизанами и подпольщиками, а память так просто ластиком не сотрешь, у нее нет срока давности. На примере деревенской семьи, ставшей жертвой оккупантов, и семьи фашистского генерала режиссер-постановщик спектакля Михаил Ковальчик дает возможность зрителям задуматься над вопросами философского звучания: что есть человеческое мужество, стойкость, верность идеалам, своей земле. Для постановщика символ свободной Беларуси — купальский венок. А когда он опутан колючей проволокой, значит — это уже «терновый венок», символ мучений и страданий целого народа. И этот венок рефреном проходит через весь спектакль, как элемент метафорично-смыслового конфликта. В одном случае он передает духовный мир и свободолюбие героев, в другом — закабаление в виде проволоки концентрационных лагерей, которая опутывает группу сельчан-заложников. Сердце зрителя замирает в тревоге, когда на сцене из черной проволоки этого венка, теряя последние силы, пытается вырваться партизанская связная Василина, и напрасно она умоляет своего брата-предателя Дмитрия-Дитриха, ефрейтора СС, спасти ее от смерти. Тот просто оказался «глухим» и бездушным мерзавцем: поведет сестру в сарай для сена, закроет за ней двери и будет ожидать пьяных офицеров, которые должны устроить партизанке коллективный «допрос». Девушка погибает. Драматург и режиссер-постановщик в спектакле показывает не только злодеяния оккупантов, а прежде всего истоки советского патриотизма. У них едины художественные позиции: режиссер не пытается самовыразиться, а строго следует за авторской задумкой. И это подметила после премьеры газета «Звязда»: «М. Ковальчик вдумчиво относится к авторскому мировосприятию, стремится к не стереотипному олицетворению произведения национальной драматургии.»

Конечно, в выборе репертуара требуется особое чутье, как говорил Олег Табаков — чуйка, особый нюх, который приходит к режиссеру с годами, опытом, мудростью. Не каждому дано в своем Отечестве разглядеть белорусскую оригинальную, злободневную пьесу. Поэтому сценические премьеры наших драматургов чаще всего афишируются далеко за пределами Беларуси. Как-то Михаил Станиславович рассказывал, что Анатолию Кудрявцеву поздно вечером позвонила завлит Ленинградского БДТ имени М. Горького и спрашивает: «Что вы там такое написали, что Товстоногов заставляет меня срочно лететь к вам и забрать пьесу?» Оказывается, Георгий Александрович где-то случайно услышал, что автор пьесы «Иван и мадонна», талантливый белорусский драматург, написал новое произведение, и тут же потребовал доставить его в театр. Вот такой оперативности тогда еще не хватало художественным руководителям театров республики, поэтому многие театральные белорусские изюминки-шедевры запросто ускользали из рук местных режиссеров. А Михаил Ковальчик перенял этот дар у Товстоногова, и в его бытность театр Бобруйска своей режиссерской группой поставил добрый десяток спектаклей по пьесам белорусских авторов: «Золотая медаль» И. Шамякина, «Персона нон грата» Н. Мисюка и В. Яковенко, «Операция “Сабина”» С. Свиридова. На малой сцене, которую создал на третьем этаже театра Ковальчик, около года исполняя обязанности директора, режиссер Виталий Барковский поставил спектакль Евгения Шабана «Шрамы на сердце», который потом перенесли и в школьную, и в студенческую аудиторию, так как его можно было играть в непосредственной близости от зрителя и даже в контакте с ним. Это все потому, что у театра просто не было больших постановочных средств и приходилось опираться на энтузиазм исполнителей. А в портфеле театра хранились готовые к постановке пьесы «Марьин обелиск» А. Кудрявцева, «Аукцион» А. Делендика, «Мой друг великий человек» А. Петрашкевича. Но ставить спектакли по пьесам местных авторов было довольно хлопотно.

Выступая на очередном семинаре режиссеров и драматургов Белорусского театрального общества, Михаил Станиславович сетовал: «Несмотря на художественную незавершенность, я ставил в репертуар пьесу белорусского автора, когда видел в ней созвучную моим мыслям и настроениям острую злободневную проблему. Мне казалось, что художественные качества мы восполним гражданской страстностью и последующей доработкой совместно с актерами. К сожалению, это не всегда удавалось. Я все больше и больше убеждаюсь, что в репертуар театра надо брать уже полноценное в художественном отношении драматургическое произведение». Театральный критик Татьяна Орлова в печати делает вывод: «Такой путь связан с заботами, риском, неудачами, но всегда вызывает уважение. И в первую очередь идейные и художественные склонности театра проверяются на выборе пьес белорусских авторов». Этот крест всегда тяжелым бременем ложится в основном на плечи художественного руководителя театра.