Восхождение на театральный Эверест - [3]

И вдруг в детскую голову пришла мысль, что создавать фильмы и снимать кино — это хорошая профессия. Вот только с другом-не разлей вода Борей Левым, с которым все годы сидели за одной партой, никак не могли договориться, какая специальность лучше — режиссер или кинооператор. Да, режиссер управляет постановкой и решает, что снимать, а вот кинооператор отвечает за изображение фильма, значит, он решает, как снимать. В общем, режиссер отвечает за творческую часть кино, а кинооператор — за техническую. После недолгих споров друзья решили, что будут операторами. Но прежде всего надо было заиметь фотоаппарат. Такая покупка грозила заметной пробоиной в семейном бюджете. Мария Казимировна была явно озадачена: все-таки после внезапной смерти мужа работала за небольшую зарплату одна, пыталась из последних сил прокормить и поставить на ноги троих детей, а аппаратура тогда стоила немалые деньги. Но понимала, что кредитует будущее сына. Поэтому собралась с духом и купила Мише фотоаппарат «Смена». Еще и сегодня в семейном альбоме хранятся детские снимки — Миша возле дома, у кинотеатра, на камне у реки, босыми ногами в воде, которые сделал его «Сменой» Боря.

Возле здания народного театра, которое в Барановичах почему-то прозвали «драм-сарай», может, потому, что оно, построенное еще, как говорится, при «царе Горохе», было одноэтажное и деревянное, Мишу неожиданно что- то «тормознуло»: то ли монотонный скрежет металлической тарелки скупого уличного фонаря, который раскачивался на легком ветру, то ли листочек рядом с афишей предстоящего спектакля «Юность отцов», которого еще днем не было. Оказалось, приглашали желающих стать актерами народного театра. Указывались даты и время прослушивания «новобранцев». Миша усмехнулся и сказал себе: «Вот уже завтра и прослушаюсь».

Утром он еще раз удостоверился, что не ошибся, решительно потянул на себя массивную дверь и переступил порог театра. В тот день он еще не осознавал, что совершил самый важный поступок в своей жизни, который в корне перевернет вверх тормашками не только его внутренний мир, изменит характер, окружение, увлечения, склонности, но и выведет на неведомую ему доселе стезю, вложит в руки компас, с которым ему предстоит выбираться по всякого рода житейским ухабам и колдобинам, бытовым извилинам к вершинам профессионального и творческого совершенства. В этот день он навсегда приковал себя мощными цепями к колеснице прекрасной Мельпомены, и еще не зная последствий, добровольно подался в рабство Ее Величеству — покровительнице театрального искусства. С этого дня сцена театра станет смыслом его жизни, его судьбой, его отрадой и болью.

Встретила Мишу Елена Антоновна Абрашкевич. Она бегло окинула его оценивающим взглядом с ног до головы, как будто примеряла на главную роль в спектакле, приветливо, но чуточку иронично улыбнулась: «Да каким же ветром занесло в нашу скромную обитель это юное дарование — попутным или случайным, может, просто мимо проходил?» А дарованию сразу же вспомнилась самая первая встреча с театром. Когда в Барановичах гастролировала труппа из Минска, учительница повела свой класс на представление: дети хоть и малые еще, но пусть начинают приобщаться к прекрасному и вечному. И до сих пор помнится тот бой — автоматные выстрелы, взрывы гранат и снарядов, команды, крики, суета людей: применение пиротехники было продумано эффектно и умело. Он привык все это видеть только в фильмах про Павку Корчагина, Чапаева, двух смелых бойцов — все-таки выросли на этих картинах, а тут — прямо на сцене, совсем рядышком с его креслом в зрительном зале. Это его ошеломило и озадачило, но вот загадка, как ноющая заноза, долгие годы не давала покоя сознанию: как же такое возможно на сцене? Театр для него был тайной за семью печатями, над которой сейчас появилась возможность чуточку приподнять завесу. Елена Антоновна только вздохнула и попросила что-либо почитать. Миша предложил несколько новых стихов модных тогда, дерзких и смелых «шестидесятников» — Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского. После чего она сказала: «Для начала неплохо. Жду вас завтра на занятия». И школьник Миша Ковальчик был зачислен в группу чтецов.

Елена Антоновна оказалась в той крохотной актерской «могучей кучке», которая осталась в городе после расформирования драматического театра, когда упразднили Барановичскую область. Почти вся труппа перебралась в Брест, а вот они, очевидно, здесь пустили корни глубже всех и не стали разрушать свои насиженные гнезда. Каждый нашел себе по душе и способностям пристанище и весь рабочий день не отходил от «трудового станка» — кто в Доме пионеров, кто в типографии, кто в школе, кто в Доме культуры, а вечером — ноги сами несли по привычке на сцену, где их всегда ждал Николай Игнатьевич Сченснович на репетицию очередного спектакля.

Вообще, Николай Игнатьевич до войны служил в Театре имени Янки Купалы. Заслуженный работник культуры Белорусской ССР. В первые годы оккупации Минска выполнял рискованные задания подпольщиков, а вот в партизанском соединении, которое базировалось в Налибокской пуще, не только воевал, но и занимался своим профессиональным делом. Он создал постоянно действующую артистическую труппу из тех, кто мало-мальски знаком с театральным искусством и не тушевался перед зрителями. А сам был и режиссером, и актером, и даже драматургом. В перерывах между боями самодеятельные артисты учили роли и репетировали. Потом, положив рядом оружие, с песнями, танцами, скетчами, памфлетами выступали с импровизированных сцен перед партизанами и населением тех деревень, которые находились в зоне соединения. В состав соединения входило с десяток разбросанных по пуще партизанских отрядов, и труппе везде надо было побывать. Такое «гастрольное турне» с нехитрым инвентарем по дремучему лесу, непроходимым болотам и трясине, через реки и речушки, которые, словно вены, испещрили пущу, на подводах и пешим ходом с боевым оружием — дело не из легких и не для хилых. После таких переходов молодые валились с ног, а что уж говорить про возрастного их руководителя. Нет, жизнь в лесу, в окопах, в длительных и изнурительных переходах Николаю Игнатьевичу была знакома еще с Первой мировой войны. Правда, ему тогда было 20 лет, сейчас — уже за 50. Но свои слабости он никогда не афишировал, трудности переносил мужественно.