Мгновение я сидел неподвижно, наслаждаясь покоем, а потом во мне проснулась тревога — что же с мамочкой,— и я стал выбираться из-под снега. Это было не так просто, как вам кажется: снег, местами
твердый, местами мягкий, превратился в некое подобие гигантской губки, и я, придя в ярость, копал и ругался на чем свет стоит, пока наконец не справился с этим делом. Я вылез из-под снега и увидел, что нахожусь на краю огромного сугроба совсем рядом с верховьем ледника Магенруе. А вдали, вверху, справа от ледника и ближе к противоположному склону, что-то вроде черного тараканчика барахталось в центре огромного развалившегося надвое снежного кома.
Я поднес обе руки ко рту и издал доступное мне подобие тирольского «иодель-ди!», и вскоре я увидел, что мамочка машет мне рукой.
Мне потребовалось почти двадцать минут, чтобы добраться до нее. Памятуя о своем тяготении к расселинам, я с особой осторожностью обходил каждую из них. Когда я приблизился к мамочке, лицо у нее было встревоженное.
— Что ты сделал с проводниками? — спросила она.
— У них тяжелая поклажа,— сказал я;— Они спускаются другой дорогой. Тебе понравился этот спуск?
— Не очень, дружок,— ответила она,— но, кажется, я скоро ко всему привыкну. А какой дорогой мы пойдем дальше?
Я решил, что нам лучше поискать снежную тропу через бергшрунд — так это, по-моему, называется,— чтобы оттуда взобраться на скалы с восточной стороны глетчера, и, проделавши этот путь, мы уже
дальше без приключений прямиком спустились к отелю.
Наше возвращение вызвало такой взрыв зависти и недоброжелательства, какого я не встречал ни до, ни после. Сперва альпинисты попробовали доказать, что мы так и не добрались до вершины, но гордый голосок мамочки пресек эту оскорбительную попытку. И кроме того, у нас были свидетели — спускавшиеся вслед за нами проводники и носильщики. Когда обитатели отеля осведомились о проводниках, я сказал:
— Они пользуются вашими методами и, наверно, появятся завтра утром или еще когда-нибудь.
Это не обрадовало моих собеседников.
Я утверждал, что поставил рекорд. А они говорили, что я применял незаконные приемы.
— Если я считаю возможным,— возражал я,— использовать для спуска снежный обвал, вам-то что до этого? Сперва вы заявляете, что нам с мамочкой не влезть на эту проклятую гору, а когда нам это удается; придумываете тысячу правил, чтобы перечеркнуть наш успех. В следующий раз вы скажете, что скольжение вообще под запретом. Я поставил рекорд, и вы прекрасно это знаете, и это вас жутко злит.
Вы попросту, друзья" мои, ни черта не смыслите в том, чем занимаетесь. Существует удобный и быстрый способ спускаться с горы, и вам бы следовало про это знать!..
— Но у вас был один шанс из тысячи вернуться назад живыми.
— Ерунда! Так мог прекрасно спуститься любой человек, если только он не педант. А вам, друзья мои, надо поупражняться в падении со скал в снег. Это очень легко и .абсолютно безопасно, когда знаешь, как взяться за дело.
— Послушайте, молодой человек,— сказал старообразный юнец с се¬денькой бородкой,— вы, очевидно, никак не возьмете в толк, что оба вы с этой дамой чудом остались живы!..
— Это все в теории! — прервал я его.— Я вообще не пойму, ми¬лейшие, зачем вы прикатили в Швейцарию?! Я бы на вашем месте придумал какую-нибудь такую игру под названием «Альпинист» и под¬считывал, у кого сколько очков. Однако ты устала, мамочка. Тебе сейчас очень бы впору поесть горяченького и улечься в теплую постель. Я не стану будить тебя целые полтора суток.
Ну до чего же людям претит чужая оригинальность!
