Восхождение Губернатора - [2]

За последние три дня она почти не говорита ни слова. Конечно, у них было три необычных дня и травма действует на детей не так, как на взрослых. Но Брайан беспокоится, что Пенни, возможно, скатывается в какое-то шоковое состояние.

— Всё будет хорошо, малыш, — неубедительно шепчет ей Брайан, прерываясь кашлем.

Она говорит что-то, не глядя на него. Бормочет, уставившись в пол, и слеза жемчужной каплей выступает на её грязной щеке.

— Что ты говоришь, Пен? — Брайан бережно прижимает её к себе и вытирает слёзы.

Она говорит что-то снова и снова, снова и снова, но вовсе не Брайану. Она повторяет снова, как мантру, или молитву, или заклинание: «Никогда-никогда не будет хорошо, никогда-никогда-никогда-никогда-никогда».

— Тссс.

Он держит её голову, нежно прижимая к складкам на своей футболке, ощущая влажное тепло её лица на своих рёбрах. Он снова прикрывает её уши, когда слышит сильный удар ещё одного лезвия топора за пределами шкафа, пробивающий кожу на голове, затем твёрдую оболочку черепа, мозг и серый, мягкий желатин затылочной доли.

Раздаётся чмокающий звук, словно удар бейсбольной битой по мокрому мячу для софтбола. Кровь выплёскивается, будто на пол бросают мокрую тряпку. И всё это сопровождается ужасным влажным стуком. Как ни странно, это самое ужасное для Брайана: этот глухой, влажный удар падающего тела на дорогую керамическую плитку. Плитка сделана на заказ, с искусно выполненной инкрустацией в ацтекском стиле. Это прекрасный дом. По крайней мере, он был таким раньше.

Звуки вновь прекращаются.

Последовала чудовищная, сочащаяся тишина. Брайан сдерживает свой кашель, как фейерверк, готовый взорваться. Так он может лучше слышать малейшее движение за пределами шкафа, липкие шаги, шаркающие по запёкшейся крови. Но сейчас там мёртвая тишина.

Брайан чувствует, как ребёнок хватается за него — малышка Пенни готовится услышать очередные удары топора — но тишина всё тянется.

Медленно щёлкает задвижка, и ручка дверцы поворачивается, отчего всё тело Брайана покрывается мурашками. Дверь распахивается.

— Хорошо, мы в порядке. — Прокуренный и пропитый виски баритон, звучит от мужчины, всматривающегося в глубину шкафа. Щуря глаза в темноте, с лицом, залитым потом от напряжённого уничтожения зомби, Филип Блейк держит в натруженных руках блестящий топор.

— Ты уверен? — произносит Брайан.

Игнорируя своего брата, Филип пристально смотрит на свою дочь.

— Всё хорошо, тыковка, папочка в порядке.

— Ты уверен? — повторяет Брайан, кашляя.

Филип глядит на своего брата.

— Ты закроешь свой рот, парень?

Брайан хрипит:

— Уверен, что всё чисто?

— Тыковка? — Филип Блейк нежно обращается к своей дочери. Его робкое, южное, протяжное произношение противоречит радостным, диким, тлеющим уголькам насилия, гаснущим в его глазах.

— Мне нужно, что бы ты всего лишь осталась тут ещё на минутку. Ладненько? Ты будешь тут, пока папочка не скажет, что можно выходить. Ты поняла?

Бледная девочка соглашается с ним слабым кивком.

— Давай-ка, парень! — Призывает своего старшего брата Филип. — Нужна твоя помощь в уборке.

Брайан изо всех сил старается встать на ноги, прокладывая себе путь через висящие пальто.

Он выныривает из шкафа и начинает моргать от резкого света в вестибюле. Пристально всматривается и кашляет, снова и снова. На какой-то краткий миг ему кажется. будто роскошная, двухэтажная лестничная площадка в колониальном стиле, ярко освещённая причудливыми медными люстрами, подверглась агонии ремонта команды реконструкторов, поражённых параличом. Сине-зелёные оштукатуренные стены сплошь забрызганы рядами лилово-багровых пятен. Чёрные и тёмно-красные пятна Роршаха украшают плинтуса и лепнину. Затем Брайан замечает фигуры на полу.

Шесть искорёженных тел лежат в кровавой куче. Возраст и пол неопределимы. Теперь все они — кровавое месиво пятнистой багровой кожи и деформированных черепов. Самое большое тело лежит в растёкшейся луже желчи у подножия восхитительной винтовой лестницы. Другое тело, возможно, хозяйки дома, когда-то дружелюбной гостеприимной южанки, угощавшей гостей персиковым пирогом, сейчас раскинулось безобразной кучей на прекрасном белом паркете, пачкая его прожилками червивого, серого вещества, вытекающего из разбитого черепа. Брайан Блейк чувствует, как к горлу что-то подступает и его сводят спазмы.

— Итак, джентльмены, тут работёнка исключительно для нас, — говорит Филип, обращаясь к двум близким друзьям, Нику и Бобби, а так же к своему брату. Но Брайан едва ли слышит его сквозь лихорадочный стук своего сердца.

Он видит другие тела, разбросанные вдоль тёмных, полированных плинтусов на пороге гостиной. В течение последних двух дней, Филип придумал называть тех, с кем они покончили, "свининкой-двойной-обжарки". Тела подростков, некогда живших здесь, или гостей, ощутивших южное гостеприимство в виде инфицированного укуса, лежат теперь в солнечных лучах и кровавых брызгах. Одно из них, с лицом в пол и продавленной головой, напоминающей пролитую кастрюлю супа, продолжает выбрасывать алую жидкость на пол с интенсивностью пробитого пожарного крана. У пары оставшихся в череп до сих пор засажены по рукоять небольшие ножи. Как флаги исследователей, победно вонзённые в некогда недостижимые вершины.