Восход Сатурна - [41]

Меня ругали очень за тот взрыв. Что из-за него гестапо взбесилось. Мне тогда хотелось лишь дверью хлопнуть посильнее. Уже не играя, не притворяясь, не от мышки серой, которую они знали, а от себя. В том кафе по вечерам одни офицеры собирались. Заряд в сумке моей с секретом был, если бы меня схватили, нужно было успеть за веревочку дернуть, на палец намотанную, чтобы сразу рвануло.

Что в отряде было — все верно записано. Тридцать два точно, еще двадцать один не в счет, может ранены только. Я считала — или кому в голову целила, или когда после сама проверяла. Да и добивать приходилось. Это ведь не люди, а фашисты.

Чем больше их сдохнет, тем лучше для нас! Было позже, в лесу хлопец из второго взвода, Михась, ко мне полез, а как я отказала, шлюхой немецкой назвал. Я ему по лбу рукояткой ТТ. Так командир, товарищ Вихорев, сказал: у «товарища Татьяны» убитых немчиков тридцать, а у тебя трое, и то один полицай, так что марш в хозчасть — три наряда, пока шишка на башке не заживет.

А затем меня вывезли. Сказали, для предания суду трибунала. За срыв работы и разгром организации. И бежать успели не все, и по новой подполье пришлось создавать. Неделя не в тюрьме, не на гауптвахте, а «под домашним арестом». А дом в Ленинграде, на Плуталова, бомбой разрушен. И родители умерли, еще зимой. Койка в казарме и вещмешок — вот и все, что осталось. Ждала — что на фронт, к чему еще могут приговорить?

Но не было трибунала. А в самолет меня, под конвоем сержанта ГБ. В Архангельске дядя Саша… Ой, товарищ комиссар ГБ Кириллов встретил. И сказал:

— Спас я тебя от суда ради нового задания, важного очень. Но если и его провалишь, то не взыщи. Уровень «ОГВ», да, сам товарищ Берия дал «добро», дело на контроле, так что за разглашение, уже не фронт, а расстрел. Тебе также присвоено звание младший лейтенант ГБ, но это просто затем, чтобы к такой секретности тебя допустить…

Странно ведь. Я в Школе обучалась, присягу принимала, а формально мы штатскими остались, без званий.

— Держи документы, денежное довольствие. Час тебе, чтоб в порядок себя привести, и за мной — слушай и смотри. Вот и все.

— Так что нужно делать, товарищ контр-адмирал?

Контр-адмирал Лазарев Михаил Петрович.

Ну «жандарм», ну жук! И что мне теперь с этой девочкой делать?

Если и роль играет, то очень хорошо. Не переигрывает, не недоигрывает — в самую меру. Значит, примем, пока в отсутствие доказательств обратного, что ее история — правда.

Тем более что я ведь что-то слышал! В той, прошлой жизни. Год семьдесят девятый. Я совсем пацан, третий класс. Мы к девятому мая представление готовим. Там еще стишок был, как фашисты детей наших расстреляли, с горки катающихся в Новый год. «Один сказал: „Вот посмотри, Альфред! Как веселятся русские щенята“. Второй лишь пьяно промычал в ответ и стал стрелять в детей из автомата…»

И про «товарища Татьяну» я тоже читал, подростком еще. Помню смутно, но была такая, «беспровальная разведчица», именно в Белоруссии, в Минске. И случай с рацией, вынесенной из гестапо, именно с ней, точно. Погибла она в сорок четвертом, трех недель не дожив до освобождения.

А ведь «жандарму» я про эти свои воспоминания не рассказывал! Выходит, встретился мне реальный персонаж? Которую тоже, помнится, сделали Героем посмертно, как Зою? Или все же там другая была? Хотя по характеру, психологии на эту очень похожа!

Ну а дальше дело техники. Лучшая случайность, это которую мы сами организуем. Добрый «дядя Саша» услышал, примчался на помощь… Как же! Я скорее в спецпометку в личном деле поверю — «такого-то известить». Да и при всем уважении к «жандарму», не думаю, что в его круге знакомств не было других кандидатур!

Что он хочет, ясно. Как в СССР: «не женат, за границу не пустим». Попросту якорь чтобы был, здесь держащий. Нет, я ничего против не имею. Мнение мое, что у нормального мужика дом должен быть обязательно и чтобы кто-то там ждал! Ну и про детей-внуков я сказал уже… Это, пока молодой, приятно с красивой феминой радоваться жизни, вкушая удовольствия. Ну а после — одинокими оставаться, не нужными никому?

Так она же девчонка совсем! В бумагах — двадцать второй год рождения, ей же двадцать всего! А это, знаете, серьезно. Друг у отца моего был, в Ленинграде… Также любовь поначалу, плевать, что ему сорок четыре, ей двадцать один! Все как у людей. Дом полная чаша, мужик работящий, сын родился, даже в девяностые было еще ничего. А кончилось чем? Ему шестьдесят, ей тридцать семь, он дед уже. Она же в самый цвет вошла. Дальше объяснять или не надо? Как в песне: «Когда разлюбишь ты меня, я очень быстро постарею», бутылка еще, что не нужен никому, и сына убили в Чечне. Сгорел мужик за год — при мундире и орденах хоронили, как положено отставному инженер-капитану первого ранга, друзья были, и отец мой, и я — а жена бывшая в Египте, с новым хахалем. Так и здесь — ей двадцать, мне сорок два. Другого встретит, молодого и красивого… Мне что, его на дуэль? Так новый появится… А делить с кем-то и делать вид не смогу!

Ладно, лирика это. Чем же мне ее нагрузить? Ну нет такой должности «просто хороший человек» — обязанности по штатному расписанию положены каждому, иначе непорядок. А если их нет — значит, надо придумать.