Восход - [58]

На подушке на сиденье у кассы осталась вмятина от внушительных ягодиц хозяйки магазина. Он вспомнил эту женщину – красивое лицо, пышные блестящие волосы, роскошная фигура. И хотя Маркос не был любителем такого типа женщин, заходя в магазин, он всегда задерживался на несколько минут, чтобы полюбезничать с хозяйкой. Ему нравились ее широкая улыбка и блеск золотого крестика в ложбинке между грудей.

Маркос взял пакеты, которые для удобства покупателей были сложены у кассы, и наполнил их десятками банок. Кому-кому, а Марии они точно пригодятся.

За пределами покинутого города число беженцев на дорогах продолжало расти. Говорили, что свыше двухсот тысяч греков-киприотов бросили свои дома. Тысячи турок-киприотов тоже покидали жилища, понимая, что их жизни грозит опасность, поскольку Национальная гвардия предпринимала акты возмездия за турецкое вторжение. Многие искали укрытия на британской базе в Эпископи на юге острова.

На базе в Декелии, где нашли пристанище Саввас и Афродити, условия становились хуже с каждым днем: беженцы все прибывали и прибывали, счет шел уже на тысячи. Но лагерь все еще оставался относительно безопасным местом. Когда до супругов Папагоста дошло известие, что в Никосии продолжаются кровопролитные бои, они поняли, что не скоро смогут вернуться туда.

Новые беженцы рассказали о событиях последних дней, имевших место в столице. Подозревая, что вторжение явилось результатом заговора США и Турции, огромная толпа пошла маршем протеста к американскому посольству и напала на посла. Многие киприоты впали в отчаяние.

– Когда уже прекратится эта внутренняя борьба! – негодовал Саввас. – Может, теперь ЭОКА-Б и сторонники Макариоса поймут, что у них общий враг.

– К чему лишние неприятности, когда остров расколот на две части? – поддакнул Франгос.

– А если они не могут друг с другом договориться, – продолжил Саввас, – как они собираются победить организованную армию?

– Бог его знает… – вздохнул Франгос. – Уверен, рано или поздно англичане пришлют помощь. Они побоятся потерять свои солидные инвестиции и не смогут закрывать глаза на то, что происходит. Кроме всего прочего, разве они не обязаны защищать нашу Конституцию?

Ходили слухи, что для противостояния турецкому вторжению сформирована партизанская армия. Некоторые мужчины в лагере загорелись идеей пойти на войну, и те, кто был из Фамагусты, уже рисовали в воображении, как идут победным маршем и освобождают родной город. Среди беженцев проводили агитационную работу члены ЭОКА-Б, коммунисты и сторонники Макариоса.

– У всех у них есть план действий, а в результате ни черта! – возмущался Саввас. – Типота![32] Мы просто торчим здесь и ждем. Чего, спрашивается?!

Для такого человека, как Саввас, вынужденное бездействие в лагере было невыносимо. Он принимал участие в установке палаток и строительстве уборных, но, когда с этим было покончено, не знал, чем еще себя занять.

Афродити не составляло труда отмалчиваться, когда муж высказывал свою точку зрения. Все вокруг только этим и занимались. Что должно произойти? Что должно было произойти? Что нужно делать? Никто не знал ответов ни на один из этих вопросов, но все бесконечно их обсуждали. Беженцы были не способны управлять ни своей жизнью, ни тем более тем, что происходило за пределами лагеря. Все, что они могли, – это либо стоять в очереди за пайками, либо толпиться вокруг радиоприемника в надежде услышать что-нибудь о родных, с которыми были разлучены.

Что же до Афродити, то даже теперь ее занимала одна-единственная мысль. Она не ломала голову над вопросом: прибудут ли греческие, американские или английские солдаты им на помощь, и если прибудут, то когда? Ее волновало лишь, суждено ли ей снова увидеть любимого человека. И если суждено, то когда? Остальное потеряло для нее значение.

В то время как лагерь полнился слухами, на улицах Фамагусты стояла тишина, и ни Георгиу, ни Ёзканы не знали, что происходит.

Через несколько дней отключили электричество, поэтому радио они слушать не могли. Внимание всего мира было приковано к их городу, но обе семьи об этом не ведали.

Их дома были на расстоянии не более пятидесяти ярдов, но семьи даже не подозревали о присутствии друг друга.

После оккупации города Ёзканы ни разу не отважились выйти из дому. Жизнь в блокаде в деревне-анклаве десять лет назад кое-чему научила Эмин: ее кладовки постоянно должны быть забиты до отказа. Чечевица, фасоль, рис и сухари всегда имелись в запасе.

– Всегда надо держать запас продуктов, просто на всякий случай, – говорила она.

– На случай чего? – подтрунивал над ней муж.

Теперь было не до шуток. Халит радовался тому, что у жены сохранились блокадные привычки.

Когда несколько дней назад они услышали топот на улице, то послали на крышу их двухэтажного дома Хусейна, чтобы тот узнал, где солдаты.

Сын опрометью спустился вниз – он все делал быстро.

– Они в конце улицы! – Хусейн едва переводил дух. – Человек шесть. И дым кругом!

Вскоре все звуки стихли, слышны были только цикады.

Хусейн снова бросился на крышу.

– Дым не рассеялся? – спросил отец, когда он вернулся.

– Не-а, насколько можно видеть.