Вошедшие в ковчег. Тайное свидание - [139]

— Ой, как высоко…

— Что?

— Я как будто смотрю из окна второго этажа.

— Ты не пробовала ходить сама?

— Я раньше была такая толстуха.

— Нет, сама ты идти не сможешь.

— Я вдруг стала расти, нервы поэтому вытянулись, и я очень быстро устаю.

Медлить больше нельзя. Если в кабинете на третьем этаже есть еще один вход, то заместитель директора уже обнаружил открытую панель и все понял.

— Селектор включен?

— Нет, выключен.

Повесив узел на шею, я взял девочку на закорки и вышел в коридор. Сперва я думал, что привлеку всеобщее внимание, но в клинике все шиворот-навыворот — странные, казалось бы, вещи никому не бросаются в глаза. Никто даже не глянул в нашу сторону. Нам помогло и то, что было лишь восемь часов утра.

Однако спускаться на лифте показалось рискованным. Девочка прилипла к моей спине, как живая резина, тяжести ее я пока не ощущал. Бегом спустился по лестнице и начал уже пересекать приемную, направляясь к выходу, но вдруг непроизвольно остановился. Спасло чутье. Несколько человек ожидали лифт. Среди них была секретарша. Она, несомненно, разыскивала меня. Толпившиеся у лифта нетерпеливо уставились на стрелку указателя этажей. Наверно, в лифт грузили какие-то тяжести, и он продолжал стоять на месте. Каблук секретарши нервно постукивал по полу. Хорошо бы она, потеряв терпение, решила подняться пешком. Ведь это она затеяла убийство человека, чья дочь прильнула сейчас к моей спине. Озираясь в поисках спасительной лазейки, я вдруг нашел выход. Лестница вела отсюда в подвальный этаж. Я не заметил ее раньше из-за груды деревянных ящиков.

С трудом я протиснулся за ящики. И, стараясь ступать как можно тише, стал спускаться вниз. Я вышел в темный коридор, где, кроме слабого света, проникавшего сквозь щели между ящиками, никакого другого освещения не было. Потягивал сквозняк, воздух был пропитан затхлым запахом старья.

— Куда мы идем?

— А куда ты хочешь, чтобы мы шли?

Вряд ли стоило отвечать ей: куда глаза глядят.

— Если вы устали, давайте отдохнем и съедим по банану.

— Но мы ведь только начали свой путь.

Коридор повернул направо, стало еще темнее. Но потом глаза привыкли и можно было разглядеть, что делается под ногами. Коридор тянулся бесконечно. Я стал припоминать планировку здания, но толком ничего не вспомнил. Решил: если нам и удастся выбраться из коридора, то где-то далеко впереди. Больше не было ни поворотов, ни комнат. Возможно, это не коридор, а подземный переход, ведущий в другое здание.

— Может, вернемся?

— Нельзя.

— Мы же забыли судно.

— Ничего, я куплю тебе новое.

— Куда мы идем?

— А куда ты хочешь, чтобы мы шли?

— Где посветлее.

— Скоро доберемся туда.

Я устал. Наверно, шел уже довольно долго, но сколько — не мог даже представить. Двигался я медленно, так что ушел не так уж и далеко.

— Где твой дом?

— Раньше — третий корпус… До того, как мама превратилась в одеяло.

— Превратилась во что?

— В одеяло… простое ватное одеяло, им укрываются, когда ложатся спать.

— Почему это произошло?

Вдруг девочка за спиной стала еле слышно жаловаться, что у нее все болит. Наверно, долго находиться в одном положении она не может. Я быстро опустил ее, сел на пол, прислонившись к стене, и положил ее на колени. Обессилевшая девочка прильнула ко мне, я обнял ее за плечи, поглаживая по щеке тыльной стороной ладони. Не нужно бояться. Выступы грубой бетонной стены больно врезались в спину. Пол сырой — неуютно. Но я никак не мог заставить себя идти дальше. Вернуться нельзя и вперед идти бесцельно. Кажется, ты заплутался, едва пустившись в путь.

— Тебе легче?

— Да.

— Почему твоя мама стала одеялом?

— Знаете такую болезнь «извержение ваты»?

— Нет.

— Это когда из пор извергается вата.

— Наверно, не вата. Какой-нибудь переродившийся жир или что-то в этом роде.

— Нет, вата. В лаборатории долго исследовали.

— Странно.

— Сначала на руках, вот здесь… — Девочка взяла мою руку, которой я гладил ее по щеке, и показала пальцем. — Я была совсем маленькая, но хорошо помню. Как в страшном сне — лезет и лезет вата без конца… На руках открылись огромные дыры, даже кости видно. Мама говорила, что ей совсем не больно, но папа заволновался, решил сделать ей переливание крови. Только вата, она сразу впитывает кровь — так ничего и не вышло. Целая бутыль вмиг опустела. Руки стали как красные перчатки. На свету так красиво просвечивали кости. На другой день ее положили в клинику, но было уже поздно. Шею, ноги, уши, даже грудь забила вата. Врач сказал, пока вата не разошлась по всему телу, нужно побыстрее удалять ее, они вместе с отцом каждый день занимались этим. Мамины руки и ноги стали как набитые костями перчатки и чулки, это было ужасно. Когда мама пролежала в клинике полгода, даже сердце ее превратилось в вату, и она умерла; я так ее жалела. Ватой набили целых три ящика из-под керосиновых плит и потом сделали из нее одеяло. Я хотела им укрываться, а отец сказал, это — дурная примета, и отдал в музей клиники. Думал, наверно, получить похвальный лист. Оно и сейчас там, правда-правда, одеяло из моей мамы.

Едва договорив, девочка задышала размеренней. Заснула. Боясь нарушить ее сон, я сидел не шевелясь, как ни изводили меня корявая стена и мокрый пол.