Восемьсот виноградин - [6]

– Нечего стоять немым укором.

Я не стала уточнять, что не стою, а сижу немым укором.

– Мама, из твоей спальни вышел голый мужчина!

– Кто же приезжает посреди ночи без предупреждения? Давно пора сделать в твоей комнате ремонт, а то ты считаешь, будто здесь ничего не меняется.

– Я считаю, что ты не должна спать ни с кем, кроме папы.

– Я с ним и не сплю.

– Что? – растерянно переспросила я.

– Генри, если хочешь знать, импотент.

Я зажала уши руками.

– Не хочу знать! Хочу вернуться в прошлое и услышать что угодно, только не это!

– Ну извини, извини. Я только пытаюсь объяснить, что все не так просто, как кажется.

Непросто. То же слово употребил Бен. Проблема в том, что в их устах оно звучало слишком абстрактно: «Все непросто». «С Мишель непросто». В действительности же они сами виноваты, что все стало непросто. И оба предпочитают об этом умалчивать.

– Где папа?

– Мы решили пожить отдельно. Папа в домике винодела – перебрался туда еще две недели назад. Впрочем, во время сбора урожая он всегда там ночует.

Ее слова прозвучали довольно язвительно, но я предпочла этого не заметить.

– Из-за Генри?

– Я же говорю: просто решили пожить отдельно.

Я взглянула в окно на залитый светом фонарей виноградник и дорожку, ведущую к домику винодела. Где-то там, в одной из двух комнат, спал отец. Когда я была маленькой, я часто ночевала во второй комнате, а утром, еще до школы, вместе с папой шла собирать первые ягоды. Я обещала, что мы с братьями продолжим дело его жизни, и действительно в это верила. В детстве больше всего на свете мне хотелось управлять виноградником. И вот я бросила отца одного… Впрочем, мы все, каждый по-своему, его бросили.

– Почему ты ничего мне не говорила?

Мама взяла со стола чашку с кофе.

– Мы решили не рассказывать до свадьбы – не хотели портить тебе праздник.

Похоже, мы с Беном сами его испортили. Без посторонней помощи.

– От Финна с Бобби я тоже старалась скрывать. У них своих проблем хватает.

– Каких еще проблем?

Мне вспомнился визит в «Таверну»: отсутствие Бобби, странное поведение Финна, когда речь зашла о брате.

– Сейчас не стоит, – покачала головой мама. – Подождем, пока они приедут, чтобы ты смогла выслушать обе стороны.

Когда это все члены семьи успели оказаться по разные стороны баррикад?.. Хотелось расплакаться. Еще и Бен, единственный человек, способный помочь мне вновь обрести равновесие, сам же меня из равновесия и вывел.

Мама прочистила горло и воспользовалась паузой, чтобы сменить тему.

– Не расскажешь, что случилось?

Я покачала головой.

– Он сделал что-то непростительное?

– Что это за вопрос такой?

– Неудачный, наверное. Предложи другой, и я с удовольствием его задам.

По дороге домой мне представлялось, что мы с родителями сядем за стол и поговорим. Мы всегда так делали, когда нужно было определиться, какой колледж выбрать, где найти деньги на учебу, как пережить очередную несчастную любовь. А выходит, мы больше никогда не будем сидеть тут вместе…

– Джорджия…

Я подняла голову.

– Может, ты сделала что-нибудь непростительное?

– Нет. И перестань, пожалуйста, повторять это слово.

– Хорошо, спрошу иначе. У него появилась другая?

У мамы измена считалась чем-то непростительным. По крайней мере, раньше.

– Да, появилась. Ей четыре с половиной.

Мама непонимающе взглянула на меня.

– У Бена есть дочь, о которой он никогда не рассказывал.

Последовало молчание – затишье перед неизбежной бурей. Мама не выносит обмана. Насмешливая, раздражительная, упрямая, она прежде всего удивительно искренняя и требует того же от своих близких.

Мама снова поднесла чашку к губам.

– Уверена, этому есть объяснение.

– Ты серьезно? Я только что сказала, что у Бена есть дочь, которую он от меня скрывал! Я узнала случайно – увидела в окно во время примерки платья, как он идет по улице с ее матерью.

– Понимаю. Это ужасно. Особенно, что он от тебя скрывал. Но, возможно, у него были причины молчать.

И все? В прежние времена, в эпоху до Генри, мама потребовала бы крови. Она бы металась по столовой и рассуждала о принципах. Так было, когда моя лучшая подруга проникла в ресторан родителей и устроила бесплатную вечеринку в честь своего дня рождения. Когда я объяснила, как это случилось, мама ответила, что тут не может быть никаких объяснений. Либо ты ведешь себя порядочно, либо нет.

Где теперь та мама? Почему не кричит и не возмущается, что Бен мне солгал? Почему не возьмет на себя эту роль, чтобы я могла исполнить свою и почувствовать к Бену сострадание, защищая его от ее чрезмерного гнева?

Я встала.

– Не могу больше об этом. Пойду спать.

– Что же, иди.

Я направилась к двери, совершенно измотанная нескончаемым днем.

– Генри – мой старый друг, – внезапно заговорила мама. – Мы познакомились еще в Нью-Йорке. Его недавно назначили дирижером Симфонического оркестра Сан-Франциско.

Я повернулась к ней, но осталась стоять на пороге.

– Генри в Калифорнии всего несколько месяцев. Я рада, что он приехал. Приятно снова почувствовать себя частью того мира…

Мама казалась раздавленной, произнося последние слова – вспоминая, кем была когда-то. Мне захотелось ответить, что она по-прежнему часть того мира: мама много лет работала учительницей музыки в местной школе. Но невозможно убедить человека в том, чего он не желает видеть.