Восемьдесят восемь дорог - [4]
Но вот он остановился возле дощатых ворот с перекосившейся калиткой на одной петле, оглянулся и юркнул в темную пасть двора. Слева темнело разрушенное кирпичное здание. В глубине двора, за деревом виднелся еще один, уже небольшой домишко.
Ночной гость быстро пересек двор и остановился возле маленькой двери. Она была обита черной клеенкой. Из острых рваных дыр торчали белые клочья ваты. Человек в полушубке постучал в перекладину двери. В доме послышались тихие сбивчивые шаги. Кто-то нерешительно остановился в сенцах и, переждав биение сердца, спросил:
— Хто такый? Тут никого нема…
— Откройте, это свои, — тихо, почти шепотом сказал человек в полушубке.
Скрипнула дверь. В сенцах, заслоняя ладонью свечу, стояла высокая седая женщина в черном платье. На ногах у нее были глубокие галоши с острыми ободранными носами. Женщина отступила на шаг. Человек в полушубке быстро захлопнул дверь и хриплым простуженным голосом сказал:
— Не бойтесь. Ольга Павловна. Я от Сергея Лунева. От вашего, значит, братца. Я вам письмо принес.
— У мене нема ниякого брата, — глухо, будто из-за стены, сказала женщина. — Фашисты всих пострилялы…
Плечи и голова седой женщины затряслись. Она плакала в холодных сенцах, вытирая ладонями глаза и перекладывая свечу из одной руки в другую.
Человек в полушубке обнял женщину и повел в горницу.
— Ну, не надо. Ну, расскажите, как случилось… Ну, пожалуйста…
Женщина села возле остывшей печки и начала рассказ. Было тихо и грустно. На крыше потрескивало смерзшееся железо.
Раньше женщина жила в другом доме, на правом берегу Днепра. Теперь там осталась только груда кирпичей и цветной известки, которой жильцы красили стены. Из этой кучи уныло торчали погнутые спинки кроватей, какие-то кочережки и ржавые детские велосипеды. На них уже никто и никуда не уедет.
Она отправилась по городу искать пристанище. И вот нашла… Тут никого не было. Честное слово. И про Ольгу Павловну она ничего не слышала. От кого тут услышишь. На всей улице живет только она и один глухой старик.
Человек в полушубке посидел еще немного и стал собираться. Женщина упросила его остаться еще немножко и выпить с ней кружку чая. Она вышла во двор и вскоре вернулась с тоненькими лиловыми веточками вишни в руке. На керосинке кипел чайник с вишневыми веточками вместо заварки. Пахло весенними ветрами и садом.
Партизан пил чай и временами плотно сжимал веки, прогоняя усталость. Женщина кинула было на топчан подушку и предложила поспать часок, но гость решительно отказался. Вытер губы ладонью, запахнул полушубок и сказал:
— Нет, мать, спасибо. Я пошел. А ты тут не плачь. Скоро мы фашистов прогоним, снова будем жить хорошо. Письмо Лунева прибереги. Если Ольга Павловна появится, ты ей обязательно отдай.
Седая женщина проводила гостя до дверей, посветила ему желтой оплывшей свечкой и спросила:
— Ты скажи мени хоч, хто ты такый е?
Человек в полушубке улыбнулся.
— Зовут Иваном, а служу вместе с Сережей в партизанах. Вот, мамаша, и все.
Партизан ушел. Женщина сидела до самого рассвета возле стола, смотрела на треугольник солдатского письма и ласково гладила его сухими тонкими пальцами, как когда-то гладила круглую стриженную под нуль голову сына.
А потом окончилась война. Седая женщина сидела возле дома на скамеечке и вязала варежки чужим детям. Припекало солнце. Пахло теплым, недавно политым асфальтом и морковкой, которую ребятишки мыли возле водопроводной колонки.
Во дворе появилась почтальонша Надюша с черной пузатой сумкой на левом плече. Женщина посмотрела на нее и опустила веки. Она уже ни от кого не ждала писем, а газет не читала, потому что плохо различала буквы уставшими за долгую жизнь глазами.
Но на этот раз Надюша подошла к ней. Вынула из сумки толстый пакет и спросила:
— Вы не знаете, во дворе у вас живет Лунева или не живет? Я уже третий раз прихожу. Прямо все ноги пообивала!
Седая женщина встала и протянула руку к пакету.
— Давайте мне письмо. У меня уже одно такое есть. Если Ольга Павловна приедет, я ей отдам.
Надюша не отдала письма, потому что оно было заказное. И вернулось оно, это письмо, на почту, а оттуда умчалось обратно на поезде, полетело на самолете в далекие неведомые края.
Через двадцать лет Ольга Павловна приехала из Сибири в Запорожье. Она хотела посмотреть на свой город, пройтись по улицам, посидеть на берегу Днепра. В городе все было новое — и дома, и магазины. Но Ольга Павловна сразу нашла дорогу к дому. Это была дорога детства. Самая памятная из всех дорог на свете.
А вот и двор. Клен с длинной веткой, на которой с утра до вечера скрипели качели. За деревом — низенький дом, палисадник. Точно так, как двадцать лет назад. По тонким жердочкам вьются чернильной синевы крученые паничи и пахнет на весь двор пунцовой гвоздикой. Женщина подошла к двери и несмело постучала. Всю жизнь входила она сюда без спросу. Девчонкой влетала с улицы, потряхивая тонкими косичками, а затем, когда настала пора, осторожно, будто по тонкому льду, шла по двору на высоких каблуках с парнем в черном костюме. Она прятала лицо от соседок. Все знали ее тут босоногой девчонкой. А босоногим девчонкам стыдно выходить замуж.
