Восемь плюс один - [10]

Мы свернули со Спрус-Стрит.

— Я хочу заехать на кладбище, — сказал я ей.

— Ладно, — сказала она, все еще глядя вперед, на дорогу.

Я остановил машину в неудобном месте среди серых плит и зеленой травы, подумал об отце и о том, что он сказал: «Главное, всегда оставаться мужчиной… наблюдать крушение своей жизни и не испытывать жалости к себе, при этом ни перед кем не оправдываться, идти дальше, терпеть…»

— Халли, — сказал я.

Наконец, она обернулась в мою сторону — все те же красивые глаза и линия ее щек. Я задался вопросом, был ли я где-нибудь с ней прежде, и теперь надеялся, что сегодня мы не были нигде.

— Да? — спросила она с мягким интересом.

Мне захотелось сказать: «Мне жаль, что я играю в Санта Клауса, когда мне нужно бы быть отцом. Мне жаль, о том, что желал себе весь мир, когда на самом деле мне лишь было нужно, чтобы меня любили. Мне жаль о твоем «Полете на Ракете», и обо всех «полетах» твоей жизни, которую я с тобой не разделил…»

Вместо этого сказал:

- Некоторое время я не буду приезжать в Монумент, — не давая ей ответить, я стал быстро импровизировать. — Возможно, мне придется уехать из Бостона. Надоели «крысиные бега». Я слышал, что в Вермонте одной провинциальной еженедельной газете требуется человек. Возможно, предложу свою кандидатуру.

— Звучит привлекательно, — сказала она, как будто мы были незнакомцами в самолете.

— И если получится, то кто знает? Возможно, когда-нибудь откроют газету «Монумент-Таймс».

«Разве не видишь, моя дорогая, что я пытаюсь с тобой говорить?»

— Может быть, повезет, и я вернусь домой, — продолжал спекулировать я.

Она смотрела на кладбище. Ее лицо было столь же холодно и сурово, как и надгробные плиты.

— Как тебе это? — спросил я.

Наконец, она снова посмотрела на меня.

— Да, — ответила она. На мгновение что-то пробежалось через ее лицо и появилось в глазах — возможно, эхо того ребенка, которого я знал с рождения. А затем все это исчезло. Ее глаза снова стали глазами взрослой женщины. Я знал, что в этом был повинен я сам. — Да, наверное, это хорошо, — правильно произнесла она.

Мы отъехали от кладбища и выехали на Спрус-Стрит. Я припарковался у того здания, которое когда-то было моим домом. Она поцеловала меня в щеку, просто из обязанности. Я не стал сигналить, чтобы привлечь внимание Элисон. Или это была последняя попытка хоть чем-то привлечь Халли? Я медленно отъехал, отчаянно твердя себе, что с ней так и не попрощался.

Где вы, Президент Кливленд?

Это была осень ковбойских карт — так мы называли картонные карточки с изображениями Бакса Джонса, Тома Тайлера, Хута Гибсона и особенно Кина Мейнарда. Их можно было найти в пятицентовых упаковках вместе с розовыми пластинками жевательной резинки, сложенными по три вместе и посыпанными тонким слоем белого, приятного на вкус порошка. Из этой резинки не выдувались такие пузыри как из какой-нибудь другой, но главное было не это, а сами карточки с изображениями ковбоев — людей с каменными лицами и синими холодными глазами.

В те ветреные дни, когда в воздухе крутился хоровод опавших листьев, после уроков мы рассаживались на тротуаре у аптеки-магазина «Лемир» напротив школы прихода «Сент-Джуд». Мы обменивались картами, покупали их друг у друга и договаривались, кто кому должен какую карту. Так как Кина Мейнарда каждую субботу на дневном киносеансе мы видели на экране «Глобуса», то он был самым популярным из ковбоев, и каждую карту с его изображением можно было обменять, по крайней мере, на десяток других. У Ролли Тремайна было целое сокровище — тридцать, если не больше, разных карт, но он ревностно их берег. Это были такие же карты, как и у других, но Кин Мейнард у него был лишь один. Мы, все вместе, угрожали больше не пускать его к себе в компанию, чуть ли не объявив ему бойкот.

Я его почти ненавидел. Он был сыном самого Августа Тремайна, владельца галантерейного магазина в центре города. К тому же жил не в арендуемой квартире, а в отдельном белом доме на Лорел-Стрит, похожем на большой пирог с взбитыми сливками. Он был слишком толстым, чтобы успешно участвовать в бейсбольных матчах между «Френчтаунскими Тиграми» и «Рыцарями» Норз-Сайда, и к тому же постоянно давал нам знать о джунглях монет в его карманах. Он мог зайти в «Лемир», небрежно заплатить четверть доллара и взять целых пять упаковок жвачки с ковбойскими картами, в то время как мы могли лишь стоять и наблюдать, тихо дуясь от зависти.

Время от времени я мог заработать никель или гривенник. Я выполнял поручения слепой престарелой миссис Беландер, мыл полы и окна у нее дома. К тому же я подбирал всякий хлам из меди, латуни и других цветных металлов, а затем сдавал его старьевщику. Сжимая в ладони монеты, я мчался в «Лемир», чтобы купить одну или две упаковки резинки, надеясь, что, когда ее открою, то с одной из карт на меня смелыми глазами будет смотреть сам Кин Мейнaрд. И вот однажды, перед тем, как сесть напротив Роджера Луизье (моего лучшего друга, когда дело не доходило до карт) и выложить все что, что есть, у меня окажется пять Кинов Мейнардов, то смогу себя почувствовать своего рода миллионером.