Восемь белых ночей - [121]

«И что, кстати, за фокусы с исчезновением?» – спросила Рейчел, продолжая выкладывать еду на большое блюдо. Вошла Джулия. «Спроси его». – «О чем спросить?» – «Спроси, где он пропадал всю неделю и почему не отвечает на звонки».

Я решил рассказать Рейчел про Лорен, чтобы промолчать про Клару. Правда, на середине рассказа она велела следовать за собой в гостиную, а там начать все сначала. «Всем рассказать? И тем, с кем я не знаком?» – «Разумеется, им – особенно». Я знал: так меня наказывали за отказ дать слово, что я буду вежлив с Форшемами. «Так тебе и надо за трюки с исчезновением», – сказала Рейчел. Мне понравилось, как она меня честит.

Они выслушали историю про игрушечный магазин, посмеялись, когда я передразнил индийца: «поворотный механизм».

– Вот прямо так – только потому, как именно она постучала по аквариуму? – спросил кто-то.

Она постучала двумя пальцами, средним и указательным, по очереди. Мне захотелось ее поцеловать.

Рейчел раскладывала торт по тарелкам. Попросила меня принести два больших кофейника с эспрессо. В центре комнаты стояло огромное стеклянное блюдо, на нем лежал неразрезанный круг трясучего желе для детей. Стоило кому-то сделать шаг, он вздрагивал.

– Чего там про аквариум? – осведомилась жена-Форшем.

– Он с девушкой познакомился.

– С какой девушкой он познакомился и в каком аквариуме? – осведомился Форшем-муж.

– А когда ты собираешься ей звонить? – встрял кто-то.

– Около трех.

– Посодействовать?

– Спасибо, не надо.

– А послушать можно? Мы тихо, честное слово!

Мне нравились эти поддразнивания.

Джулия принесла мне тарелку с остатками всяких угощений. Гита, индианка, потребовала, чтобы я взял добавки бирьяни. На ней было сари, под ним – джинсы. Муж ее увлеченно рассказывал их пятилетнему сыну про октавы на пианино. Я сел на пуфик, поставил квадратную тарелку на колени и, прислонившись спиной к огромному телевизору, принялся за еду. Кто-то принес мне бокал красного вина. Держи, сказала Рейчел, бросив мне сложенную льняную салфетку. Это было здорово.

Кто-то из гостей заговорил про ретроспективу Ромера – совсем рядом, по соседству. Сегодня последний день. Я подчеркнуто промолчал, потому что знал: стоит мне упомянуть Ромера, и я выложу всё про наши с Кларой вечера. Поначалу они ничего не заподозрят, но довольно скоро разберутся, что к чему, на меня посыплются вопросы, а своей уклончивостью я себя только выдам. Уж они не отвяжутся. Именно так все и вышло, когда Джулия припомнила, что я ведь люблю Ромера, верно? Да, ответил я, таращась в тарелку. А на этой неделе ходил в кино? Да. И какие из фильмов я видел? Ответить «все» я не успел – Форшем мужского пола объявил, что однажды посмотрел один фильм Ромера и до сих пор не может понять, чему все так радуются. Он не всем нравится, пояснила Джулия, внезапно вспомнив, что несколько лет назад мы на один фильм ходили вместе. Я попытался сменить тему. Форшем женского пола полагала, что есть нечто болезненное и извращенное в желании потрогать коленку малолетки. Муж ее от души согласился: «Коленка ему нравится больше женщины, которой она принадлежит. Фетишист!» «Вот и я о том же, – откликнулась жена. – Фетишист». Джулия отмахнулась от этого замечания и велела сыну Форшемов не лапать желе, если только он не собирается его съесть – а для этого нужно попросить. На кухне она уже охарактеризовала его как самого гнусного ребенка на свете. «Ты чего мне не сказал? – спросила она, повернувшись ко мне после второго угрожающего взгляда на ребенка. – Вместе бы сходили». «Я в последний момент собрался», – промямлил я. А сегодня я пойду? Вряд ли, ответил я, изумившись, что вру одной из лучших своих подруг без малейших зазрений совести. «А ты бы Лорен пригласил».

Мне эта мысль пришлась по сердцу. Теперь не нужно было считать, что пойти я могу только с Кларой. Если Клара сегодня и появится – что ж, окажется, что я с Лорен, а если не с Лорен, то с друзьями, и, говоря по совести, мне куда лучше с добрыми друзьями, чем с ехидной Кларой, которая постоянно напоминает, как мало я ей нужен, у нее же столько друзей и мужчин, и вечно она таскается то в центр, то на окраины, чтобы я почувствовал себя ущербной далекой планетой, низведенной из ранга спутника до всего лишь астероида. Бог ведает, что там она рассказывает обо мне своим друзьям. Или она – как и я: никому ни слова, вдруг легкое дуновение сплетни погасит умирающий огонек дружбы? Молчи, улыбайся, двигайся дальше. Молчи, потому что умираешь от желания всем рассказать, но боишься, что никто ничего не поймет, а если поймут, окажется, что там и понимать-то было нечего, – ты не хочешь видеть, как надежда угасает, блекнет и грузным болидом, пикирующим к земле, в итоге плюхается средь мрачных безжизненных складчатых гор сибирской тундры. Молчи, потому что оба мы готовы признать, что действительно ничего не было.

И все же Клара опешит, увидев меня с Лорен там, где – это мы оба знаем – мы собирались встретиться, если все иные планы не сработают. Этот зарок нерушим.

Или Клара рассмеется, да так громко, что лучше мне крепко подумать, прежде чем приглашать в кино Лорен.