Ворожея - [60]

Темные времена наступили в Княжестве Камнеградском. И, верно, не только с ними такое случится. Вот и Заринка...

Крайя снова заголосила. И ее не уберегла, отдав в руки барину с силой ворожебной. А ведь такой, как он, не отпустит. Закроет за замком пудовым, укроет от глаз людских. И Зарина поддастся, потому как маткой научена не противиться воле чужой. Обеты даст, да дитя носить под сердцем станет. А там и жизни конец подойдет - и сойдет она в Лес Туманный, так и не отдав себя тому, которого любила.

Еду, что принесли ей, Крайя не тронула. Лишь свернулась на худом сеннике, что у дальней стены покоился, да сомкнула очи. Говорят, на костер? За ворожбу? Оно-то и ладно, зажилась старая баба на свете, замаялась. А ведь она бы и покинула Светломесто вслед за Уладой, коль знала б, что внучке ее не грозит дурное. А тут вот как...

Спать не хотелось - только забыться. И, быть может, старые боги будут милосердны к ней, чтоб вынуть душу сухую из тела ветхого, да спровадить в Туманный Лес. И если испросить того в молитве...

Крайя давно уж не молилась. Все не верилось, чтоб услышали ее, ночницу темную. А вот теперь уж и терять нечего. И она запросилась. Отчаянно, верно. И не заметила, как уснула.

Спалось на новом месте дурно, неспокойно. И в голову отчего-то шли видения дивные. Будто бы молода она да пригожа. Как в былое. В платье тонком, что из сукна драгоценного. Его ведь тогда Орлик привез. Все говорил, что на шлюб... паскуда! А она и нашла, кому верить. Это теперь у Крайи что опыта, что знаний. А тогда - девка молодая, кровь горячая.

А вот место, что наокол, неизвестно. Чужое. Пригожее. И, может статься, ее молитвы дошли до богов старых, а те и откликнулись? Потому как ночница чуяла: не среди живых она нынче, не в мире этом...

- Раза с два! - Услышала она голос скрипучий, знакомый. И в голосе том - насмешка: - Не выслужилась пока!

Старая Улада отчего-то и здесь, во сне дивном, была стара. Скрючена, как и в последний день перед кончиной. А вот руками за шею держалась крепко, не желая отпустить добычу свою:

- Ох уж и умаялась я ждать тебя тут, Крайя. И тянет забрать с собою, а вот не дают. Говорят, еще не вышел твой век.

Крайя кивнула: как есть, не вышел. Стало быть, проведут ее на костер святой, чтоб избавить Светломесто от ворожбы темной, а ее - от тела. И, видно, суждено ей на огне уйти...

- Оно бы и хорошо. Хоть бы почувствовала, какую боль другим причиняла, - Улада крепче сжала горло. А вот не душила. И воздуха хватало, чтоб вдохнуть. - Да только дело у тебя еще есть перед сном вечным. Сказать?

Крайя и откликнулась бы, да только горло не повиновалось ей. Хрипело, издавая звуки рваные. А сказать не могло.

- Значит, согласна, - заключила Улада. - Тогда иди! Иди-иди, заждались уж тебя...

И Крайя просыпается все на том же сеннике, что сбит из соломы гнилой. В темноте сырой, в холоде промозглом. Хватает губами воздух спертый, чтоб вдохнуть поглубже, да щупает горло.

А вот то горячо, словно бы держали его руки крепкие. И тогда Крайя разумеет: то не морок был. Сон вещий. И, когда молодой мужик спускается к ней в старую келью, чтоб забрать на суд людской, Крайя расправляет плечи. Выпрямляет спину и идет к костру, не страшась ни огня святого, ни гнева богов.

Потому как знает: ей надобно исполнить их волю. Какую? Так подскажут...

***

Тело Элбарса выносили из палат на рассвете, когда запах медуницы почти выветрился из покоев белокаменных. Степняк казался бледным и почти бездыханным, отчего верные воины понуро опускали головы долу, провожая брата в путь дальний.

Мертв?

Видно, пока нет, раз процессию не траурную ведут. Да только, знать, и не выдюжит степняк молодой: вон уж и так жизнь в нем едва теплится...

Тем, кто в отряде шел, Хан самолично приказы отдавал. И все при дверях закрытых, все в тайне. И было-то их немного, а вот сколько - никто не ведал точно. Как и не знал, какой упряжкой повезут.

Тайна хранилась верно. Оттого и не знали степняки, когда тело Элбарса-Тигра покинуло Белый Город. Испарился словно бы, исчез. И не осталось следа за ним...

А ведь не только сын Хана отбыл на рассвете. Еще с первым лучом солнца широкие ворота Белограда отворились, чтобы пропустить одинокого всадника. Гонца. И полетел он во всю прыть по дорогам лесным прямо в Степь, чтоб отнести новость дурную в шатер богатый. Юной деве тот посыл на тонкой коже отправлялся. Да скреплялся печатью, что на перстне самого Хана Великого покоилась...

Всадник останавливался лишь единожды на дню. Ел скупо, спал на ходу. И лошадь, что неслась под ним, верными бахсами заговаривалась на бег дикий. А оттого и принесла ценную ношу в Степь всего ото третьего дня. Рухнула, подняв копытом горсть песка, да так и осталась лежать у Шатрового Города. А гонец дошел...

Остановился у самого Шатра, на котором стяги Элбарса-хана горели. Миновал стражу и, опустившись на колено перед девой молодой, спросил:

- Нарима?

Дева кивнула. И лишь тогда гонец протянул ей посыл самого Льва Степного. А потом и он отошел за верным скакуном.

А в Степи в ту же ночь зажглись костры обрядные, да загремели барабаны. Песни полились. И в центре всего - степнячка с тонким лицом, невестой самого первого сына Хана прозванная. И слово святое...