Воровка фруктов - [70]
Ничто не мешает воровке фруктов и ее спутнику; между ними ничего не происходит – ни слова, ни взгляда, даже брошенного искоса, как попытался сделать украдкой Вальтер по отношению к Алексии, которая в знак протеста покачала головой и остановила его, – прямое разглядывание, хотя она и не осознавала этого, выбивало ее из ритма. Этим косым взглядам теперь был положен конец. Сидя за пластмассовым столом кебабной, оба они дружно смотрели прямо перед собой, в сторону юга, спиной к своей цели, еще не определенной точно; на среднем плане, за машинами, за листвой, башни мукомольни, над ними синее небо без единого облака. Хотя вот неожиданно влетело в синеву одно, единственное, темное, большое. Или нет: это не облако, скорее отраженный темный образ светло-зеленой листвы какого-то дерева. А вон в том автобусе, который только что промчался среди бесконечной вереницы грузовиков, единственный пассажир, это не может быть мать? Нет, не может. С каких это пор мать, начальница, банковская дама, носит платок на голове и сидит, обмякнув, на сиденье, дряхлой крестьянкой или даже служанкой? С другой стороны: разве мать не относила себя к «услужливым»? И разве улыбка, мелькнувшая за стеклом автобуса, не была несравненной улыбкой матери, в которой не было ничего, кроме чистого желания улыбнуться, и как?!
Потом на другой стороне дороги появилась женская фигура, видимая лишь в промежутках между машинами, да и то частично, – взмах руки, сережка, нижняя часть тела, молодая женщина, которая шла уверенной походкой в нужном ей направлении, явно местная. И эта женщина напомнила воровке фруктов кого-то, кого-то близко знакомого, хотя и в другом смысле, чем та пожилая женщина в автобусе, напомнившая ей мать. Там шла определенно какая-то знакомая, но кто она, воровка фруктов вспомнить не могла. Было только смутное ощущение. И это ощущение говорило: от этого человека добра не жди. Противник! Враг! И тем не менее она вскочила и помахала женщине, а та, бросив беглый взгляд в сторону кебабной, уже через шаг резко остановилась и в ту же секунду замахала в ответ, обеими руками, и собралась перебежать между машинами и грузовиками, мчавшимися тут почти сплошной стеной, и перебраться на другой берег.
Вот одна нога уже на дороге, и тут же приходится отскакивать перед ближайшей фурой – находящемуся поневоле внутри этого конвоя невозможно замедлиться, не говоря уже о том, чтобы притормозить. Еще одна попытка, и еще одна, и так далее: одно и то же действие, полшага вперед, полшага назад. В данный момент пересечь региональную трассу номер девятьсот пятнадцать не представлялось возможным, и у Алексии, которая так же безуспешно пыталась пойти навстречу женщине, образовалось время на размышления: кто она? Откуда мы знаем друг друга?
Вспомнила: они ходили в одну и ту же школу в Париже, в один и тот же класс, и вместе сдавали несколько лет назад выпускные экзамены. Нет, она не относилась к ее врагам, во всяком случае, она не входила в круг тех, кого собрала вокруг себя главная противница воровки фруктов. Это уже было непреложным правилом: каждый учебный год, из класса в класс, у нее появлялась новая врагиня. С тех пор как она окончила школу: ни одной-единственной врагини больше, нигде. Враждебное отношение, причину которого она понять не могла, случалось, но не было нескрываемой, продолжительной, активной вражды, с которой она, которой всякая враждебность была глубоко чужда, сталкивалась напрямую из года в год. Теперь же не было никого, кто был бы, буквально до мозга костей, проникнут желанием, чтобы она сгинула: желание ей неведомое и по сей день нагоняющее ужас. Может быть, ей не хватало этих давних смертельных врагов? Нет-нет. Только не это. Боже упаси!
Нет, эта женщина, которая продолжала размахивать руками и улыбаться, стоя на обочине «Дороги блюза», готовая рвануть в любую секунду, и даже в какие-то моменты, похоже, радостно подпрыгивала на месте, не была из числа ее врагинь. И все же, так казалось Алексии, если от нее и исходило нечто, то это было все то совместное время, проведенное в школе, какое-то злое, именно недоброе равнодушие, и не только по отношению к ней, оказывавшейся иногда ее соседкой по парте и теперь стоявшей напротив: агрессивное отсутствие интереса по отношению ко всем соученикам в классе; нечто вроде непрекращающегося залпового огня, длинных очередей, которые она выпускала из уголков глаз и точно так же из расставленных локтей, из острых коленок. И даже когда она однажды, один-единственный раз, расплакалась, по какой-то причине или вовсе без причины, – сейчас воровка фруктов ясно видела перед собой те слезы, гораздо яснее и ближе, чем тогда в действительности, – ее слезы вылетали из обоих, неизменно неподвижных, излучавших угрозу глазных яблок, становясь частью создаваемого ею нескончаемого глухого заградительного огня и даже усиливая его: отстаньте от меня! Не вздумайте ко мне прикасаться! Отвяжитесь от меня – все! Проваливайте! Убирайтесь с глаз моих долой! Чтобы я вас больше не видела, ни вас, ни ваших сообщничков!
