Воровка фруктов - [68]

Старик неожиданно резко поднялся, почти вскочил, и, держа в руках стеклянную плошку, полную расколотых орехов, не попрощавшись, ни взглядом, ни словом, удалился, назад, к себе, в свой дом престарелых, один из нескольких, имевшихся в Шаре; он назывался «Босолей», «Прекрасное солнце» или как-то так, и выходил он окнами на железнодорожное полотно, где посередине сверкали светлым металлическим блеском две пары рельсов, в то время как все остальные, от семи до тринадцати, были покрыты сплошной тусклой коричневатой ржавчиной и лежали по большей части в виде обломков, в обрамлении чертополоха и прочей высокой дикой растительности; того же ржавого цвета были и отслужившие свое стрелки, от семи до тринадцати, распределенные по всему мертвому железнодорожному пространству, все в одинаковом положении, с торчащими под углом рычагами, как они были оставлены с тех времен, когда ими пользовались, и эти рычаги, что один, что другой, на всей территории, словно выставились навстречу рукам какого-нибудь железнодорожника, того или иного, который в следующий момент прижмет их к земле или, наоборот, вздернет кверху.

Ночью эта железнодорожная территория освещалась слабо, зато фонарей было больше, чем в городе, где они были такими же блеклыми, еле мерцающими, но распределялись неравномерно, и он, сидя на своей табуретке, у своего окна, в своем «Прекрасном солнце», или «Золотом веке», или у себя на «Набережной туманов», как он сам называл это заведение, смотрел на них до тех пор, пока у него в сотый раз не сомкнутся глаза, которые он старался тут же открыть, потому что мысль о сне наводила на него ужас, и продолжал держать в поле зрения железнодорожное полотно с силуэтами вздернутых стрелок, словно несущих здесь сторожевую вахту, и одновременно упражнялся, научившись постепенно отрешаться от храпа, причитаний, вскриков, стонов, тяжелых вздохов из соседних комнат, в том, что у него называлось арабским словом «зикр», стараясь растянуть это занятие, насколько это было только возможным. «Зикр» предполагал среди прочего «воспоминание», но для него это означало «поминание», «поминовение». Кажется, религиозный ритуал ограничивается «поминанием Бога»? В его же случае, однако, речь шла о чистом «поминовении», ни к кому и ни к чему не относящемся. «Поминовение» усопших? Ничего, кроме поминовения как такового.

Сегодняшний вечер он проведет в недавно открывшемся ресторане, по ту сторону железнодорожных путей, по диагонали напротив закрытого уже на протяжении десяти лет здания вокзала. Ресторан назывался «Tananarivo» и предлагал, помимо нескольких стандартных французских блюд, в первую очередь блюда мадагаскарской кухни, поскольку хозяин был родом из Мадагаскара, как и его жена, мать, сестры, кузины, кузены, дети, перебравшиеся вместе с ним в Шар с берегов Индийского океана. Плакат, приглашавший посетить сегодня заведение, вывешенный и у конкурентов в «Café de l’Univers», оповещал о том, что ожидается выступление малагасийской музыкальной группы, а также певицы из Мадагаскара, бронирование столиков обязательно, «dîner dansant», ужин с танцами. Старик с утра сходил туда и забронировал столик, «на две персоны», хотя он знал, что будет один, и к тому же самым старым из всех присутствующих, а кроме того, единственным живущим в Шаре, тогда как остальные посетители будут из других мест, некоторые даже специально приедут сюда, и все они родом из Мадагаскара, женщины, украшенные гирляндами, как будто они родились где-то еще дальше, в южной части Тихого океана, на Таити или где еще. Большинство из них расселились в новых городах вокруг Парижа и ехали сюда, во всяком случае, те, кто ехал на машине, не только из ближнего Сержи-Понтуаза, но и из Сен-Кентен-ан-Ивелина или еще дальше, из районов к югу или к востоку от Парижа, из Эври, из Бонди, и всякий раз ему, сидевшему за своим столом, казалось, будто за остальными столами, гораздо большими по размеру, чем его, а в некоторых случаях и гораздо более длинными, за всеми этими столами собрались в полном составе переселившиеся из Мадагаскара в Иль-де-Франс, вон за тем столом – все малагасийцы из Сержи, а за следующим – все из Сен-Кентен-ан-Ивелина. Всякий раз? Но ведь заведение открылось-то совсем недавно, двух месяцев не прошло. Всякий раз. Потому что такого рода ужин, завершающийся танцами, устраивался здесь каждую субботу, и ему хотелось бы – да, у него еще были желания, – чтобы так оно и оставалось, по крайней мере, до зимы, и, может быть, бог даст, до следующей весны. Сегодня как раз была такая суббота, и даже в Шаре жизнь будет бить ключом, хотя нигде не найдется такого светлого теплого зала, где к тому же будут мягко покачиваться гирлянды над головами танцующих, в такт гирляндам, обвивающим их тела. Следя за этими танцующими, самозабвенно кружащимися, скользящими взрослыми, детьми и, может быть, даже одним-другим танцором преклонного возраста, он не окажется в роли зрителя, пришедшего посмотреть на выступление одного из колесящих по всему свету ансамблей, которыми положено восхищаться, за деньги. Нет, этими танцующими ему не нужно будет восхищаться как зрителю, ему не придется дарить их аплодисментами в конце, нет, вместо того чтобы сидеть пленником в зрительном зале, он будет лишь просто смотреть, радоваться, свободно, радоваться танцующим и самому себе, который смотрит и соучаствует. Он начнет играть орехами в кармане брюк, зажмет их в кулаке, не крепко, а потом протянет руку с кучкой орехов в ладони к танцующим, проносящимся мимо него, – предлагая им угоститься – и ничего, что никто не откликнется на его предложение, может быть, у них там, на Мадагаскаре, и не знают о таком угощении, даже в столице, Тананариве. Эти штуки, они вообще съедобные? «Tananarivo»: старика тянуло сюда из-за одного уже названия: звучание подобных мест завораживало его с молодости: Маракайбо и вот теперь Тананариво. На столе, на другом, в «Café de l’Univers», образовалась целая куча из расколотой им скорлупы, груды обломков, «хаос» (как называется в геологии пустыня со скальными обломками ледникового периода), наименование, не слишком совпадающее по благозвучию с названиями городов, или все же совпадающее. Только бы не заснуть! Но он все равно закемарит, потом снова и снова. И в одном из коротких снов увидит себя, старика, катающимся по кругу на детском трехколесном велосипеде.