Ворошиловград - [60]

2

Поздние звезды и золотые травы — в такие утра воздух просушивается и затвердевает, как свежие простыни на морозе. Спозаранку все занимались своей работой, на нас мало кто обращал внимание, мужчины загружали джипы, словно рыбаки — лодки, готовясь к очередному плаванию в богатые добычей восточные воды. Женщины подходили к священнику, что-то нежно ему шептали, тот, посмеиваясь, дарил им листки с псалмами, карандаши, записывал на клочках бумаги свой домашний телефон. Сева выглядел уставшим, вчера он не слишком постился, несмотря на призывы пресвитера, сегодня, похоже, сожалел об этом, всем своим видом выражая послушание и скорбь. Тамара встретила меня нервно, долго выспрашивала, где я пропадал, кого это я тут себе нашел и почему заставил всех волноваться. Я отвечал ей, что, хотя и провел эту ночь неизвестно где и непонятно с кем, думал всё время о ней. Тамара не злилась, но осталась недовольной, молча села в машину, хлопнув за собой дверцей, отчего ржавчина посыпалась, как снег с зимних елок. Провожать нас взялся глава дружественного коллектива перевозчиков. Мы стояли возле нашей волги, Сева уже сидел за рулем, прогревая двигатель, как вдруг из ближнего дома вышли молодые и направились к нам, радуясь возможности поблагодарить за вчерашнее. Муж достал из карманов своих свадебных штанов два фугаса из-под шампанского, наполненных паленым коньяком, выставил всё это на капот и пригласил к столу. Я отказался, открыл дверцу и сел рядом с Тамарой. А Сева присоединился к прочим, двигатель при этом не заглушая, чтобы оставалась иллюзия прощания и путешествия. Священник эту задержку воспринял радостно, перевозчики ему нравились, возможно, потому, что слушали внимательно и всё время подливали. Молодой достал из тех же карманов самодельный финский нож и несколько тяжелых луковиц, разложил всё это между бутылками и начал люто кромсать спелые овощи. В какой-то момент не рассчитал сил и пробил финкой капот волги. Водитель смотрел на всё это зачарованно, ничего не говоря и только с грустью прикладываясь к фугасу с самопалом.

— Когда мы уже поедем? — устало произнесла Тамара.

— Куда ты торопишься?

— Домой, Гера, — ответила она и вздохнула, — домой.

— Скоро поедем, — успокоил я ее.

— Как ты вообще поживаешь? — спросила она неожиданно.

— Нормально, — ответил я. — А ты?

— И я ничего.

— А почему спрашиваешь?

— Интересно, — объяснила она, — интересно мне, как ты живешь.

— Ну, нормально живу. Нормально.

— Ну и хорошо, — сказала Тамара и отвернулась к окну.

Примерно через час тронулись.

Сева поймал какую-то свою волну. Сказал, что дорогу знает и довезет нас без проблем. Сначала долго забирались на гору. Волга глохла и скатывалась вниз, местные окружали наше корыто и толкали его вперед. Наконец выползли из долины и покатились по грунтовке, подпрыгивая на красных и твердых, как сосновые корни, кирпичах. Вскоре водитель затормозил. Тут, — спросил у нас, — тут мы выезжали? — Вроде тут, — ответил я ему, Тамара нервно вздохнула, а священник легко взмахнул рукой: мол, на всё воля божья, езжай куда хочешь, в случае чего — будут собирать урожай, тогда и нас найдут. Сева так и сделал. Съехал на какую-то сомнительную дорожку, терявшуюся в кукурузе, и, ударив по газам, двинулся вперед. Сухие листья бились о бампер, наматывались на дворники и лезли в открытые окна. Кукурузные стебли ломались с безотрадным треском. Запах теплой смерти стоял за окнами, проникая в салон. На одной из ям нас подбросило вверх, рука Тамары опустилась на мою, но она быстро ее убрала. Возможно, слишком быстро. Я попытался сам взять ее за руку, но она решительно вырвалась и отодвинулась от меня подальше. Ехали долго, медленно и безнадежно, как обычно ездят по кукурузным полям.

Но не заблудились. Сева, возможно, случайно, возможно, что-то зная, выехал из золотых зарослей, и мы оказались на нужной дороге. Только непонятно было, в какую сторону нам ехать. Подумали и повернули направо, ориентируясь по солнцу. Все молчали, Тамара вздыхала всё печальнее, а пресвитер крутил приемник, который задыхался в этих ямах без радиоволн, как водолаз без кислорода. Сева, увидев, что у пресвитера мало что выходит, наклонился к нему, чтобы тоже что-то там покрутить, и совсем забыл про дорогу, только время от времени расслабленно поглядывая вперед. Неожиданно, отреагировав на какое-то движение, отчаянно выжал тормоза. Я завалился на переднее сиденье. Пресвитер сполз под кресло. Тамара пронзительно вскрикнула где-то надо мной. Посреди дороги стоял Толик во вчерашней милановской куртке, с перебинтованной рукой. Стоял и улыбался нам, как старым друзьям.

— Что, Герман, спите в дороге? — весело спросил он, уже когда я выбрался наружу и подошел к нему.

Попутчики мои остались в машине — Тамара тихо плакала от только что пережитой опасности, Сева флегматично молчал, пресвитер шептал какие-то старинные псалмы про подводников и воздухоплавателей.

— Толик, — сказал я и увидел, как солнце, отразившись, проплывает по его стеклянному глазу. — Что ж ты стоишь хуем посреди дороги? Мы же тебя задавить могли.

Толик на это только пренебрежительно засмеялся. В длинных его волосах застряли волокна кукурузы, перебинтованная рука кровоточила.