«Вороново крыло» - [23]

Уокер был весьма доволен успехами жены и со своей стороны делал все от него зависящее, но воздерживался от расплаты с Бароски. Почему он ему не платил, нам известно, — оплачивать счета было не в его натуре, если только его не вынуждали к этому крайние меры; но почему Бароски не прибегал к этим крайним мерам? Да потому, что, получи он таким способом деньги, он потерял бы ученицу, а этой ученицей он дорожил больше, чем деньгами. Он предпочел бы сам платить ей по гинее за урок, лишь бы не расставаться с нею. Ему случалось отказывать какому-нибудь важному лицу, но он ни разу не пропустил ни одного занятия с Морджианой; нужно сказать правду: он был влюблен в нее, как некогда Вулси и Эглантайн. «Ей-богу, — говорил он, — эта пефунья сфетет меня сфоими скромными глазами с ума. Но фот уфитите: за шесть нетель я могу саставить люпую шеншину проситься к моим ногам. И фи уфитите, что я стелаю с Моршианой».

Он регулярно занимался с нею в течение шести недель, однако Морджиана к его ногам так и не бросилась; он исчерпал весь запас своих комплиментов, но она неизменно отвечала на них смехом. И, разумеется, его страсть только разгоралась от того, что это прелестное создание было так вызывающе простодушно и так жестоко весело.

Бенджамин Бароски был главным украшением лондонского музыкального мира; он брал по гинее за три четверти часа урока на дому у своих учениц; и, что еще важнее, у него была школа дома, куда стекались многочисленные и удивительно разношерстные ученики, как это неизменно наблюдается в подобных частных школах. Тут можно было встретить совсем еще юных и невинных леди со своими маменьками, которые при появлении некоторых профессионалов с сомнительной репутацией в страхе упрятывали дочек в самый дальний угол комнаты. Тут была мисс Григ, которая пела в «Найденыше», и мистер Джонсон, выступавший в «Таверне Орла», и мадам Фиоравенти (чрезвычайно сомнительная личность), которая нигде не пела, но которая всегда появлялась в Итальянской опере. Тут был и Ламли Лимпитор (сын лорда Твидлдейла), один из самых превосходных теноров в городе, выступавший, как говорили, с профессиональными певцами в сотнях концертов; и капитан гвардии Газзард, чей потрясающий бас, по всеобщему мнению, не уступал голосу Порто, который делил в школе Бароски славу с дантистом, пренебрегшим золотыми и фарфоровыми челюстями ради сохранения голоса, как поступил бы на его месте всякий маньяк, одержимый страстью к музыке. Кроме того, среди учениц было не менее десятка поблекших девиц, выдававших себя за гувернанток, и профессиональных певиц в перелицованных платьях, с незавитыми, туго зачесанными на уши волосами под потертыми шляпками, — бедные неудачницы, отдающие последние жалкие полгинеи ради того только, чтоб называться ученицами синьора Бароски, которые, в свою очередь, набирали учениц и учеников среди английской молодежи или служили хористками в каком-нибудь театре.

Примадонной этого маленького кружка была Амелия Ларкинс, чья будущая слава должна была увеличить славу ее знаменитого учителя, чьи доходы ему предстояло разделить и которую ради этой цели он взял к себе в учение, заключив контракт с ее отцом, весьма уважаемым помощником шерифа, ставшим теперь благодаря стараниям дочери богатым человеком. Амелия была голубоглазой блондинкой с ослепительной, как снег, кожей и локонами цвета соломы; ее фигура — впрочем, зачем нам описывать ее фигуру? Кто не видал ее на сцене королевских оперных театров у нас и в Америке под псевдонимом мисс Лигонье?!

До появления миссис Уокер мисс Ларкинс была всеми признанной примой в кружке Бароски: Семирамидой, Розиной, Таминой, донной Анной. Бароски всюду представлял ее как восходящую звезду, предлагал самой Каталани[18] померяться с нею силами и не допускал возможности, чтобы мисс Стефенс могла сравниться с его ученицей в исполнении романсов. Но вот появилась миссис Уокер, и маленький кружок мгновенно разделился на уокеристов и ларкинсистов; и между этими двумя дамами так же, как между Газзардом и Балджером, упомянутыми выше; между мисс Бранк и мисс Хорсман, двумя контральто, или между двумя певичками из хора, возникло серьезное соперничество. Ларкинс, конечно, пела лучше, но разве могли ее соломенные кудряшки и ее низкорослая с высоко поднятыми плечами фигура выдержать сравнение с черными, как смоль, локонами и величественной осанкой Морджианы?! К тому же миссис Уокер приезжала на уроки музыки в собственном экипаже, в черном бархатном платье и кашемировой шали, тогда как бедняжка Ларкинс скромно приходила пешком из Белл-Ярда в Темпл-Баре, в старом ситцевом платьице и в башмаках на высокой деревянной подошве, которые она оставляла в прихожей. «Подумаешь, Ларкинс поет, — язвительно замечала миссис Крамп, — что ж тут удивительного, с таким громадным ртом можно одной пропеть дуэт». У бедняжки Ларкинс не было никого, кто сочинил бы в ее честь мадригал; ее мать сидела дома, пестуя младших детей, а отец вечно находился в разъездах но делам службы; у нее был, как она думала, один-единственный покровитель — мистер Бароски. Миссис Крамп не преминула рассказать Ламли Лимпитеру о собственных былых триумфах, спела ему «Тара-рим», которую мы уже слышали, и сообщила, что когда-то ее называли «Вороновым крылом». Это навело Ламли на мысль сочинить стихотворение, в котором он сравнивал волосы Морджианы с вороновым крылом, а Ларкинс — с канарейкой; вскоре в школе обеих дам не называли иначе как «Вороново крыло» и «Канарейка».