Вороний закат - [34]

Однажды я очнулся от рваного, беспокойного сна и обнаружил себя в Мороке. Конечно, перенестись туда я не мог, но картина сна – пустыня под расколотым небом – сохранилась: краснота, грубый песок и черные скалы. На камне сидела Ненн и перекидывала нож из руки в руку.

– Что со мной происходит? – спросил я.

– Хрен его знает. А со мной?

Да уж, полезная информация.

– Ты – пустое место. Лишь отражение моего внутреннего «я».

Ненн подбросила нож, поймала его за лезвие.

– Все мы отражаемся друг в друге и существуем в чужом сознании больше, чем в своем собственном. Кажется, ты один – но нет. Я это узнала поздновато. Ровно перед тем, как ы-ы-ы…

Она сделала вид, что вспарывает себе живот и вытаскивает кишки.

– Я не должен видеть тебя здесь.

– Наверное, и не видишь. Говорила же: ты просто двинулся.

Я моргнул. Исчезли краснота, изломанное небо, вонь Морока. Осталась только белизна камеры.

Проходили дни, а может, и не проходили, поди пойми. Даже если луны провалятся в тартарары, отсюда этого не увидишь. Ненн являлась и пропадала, иногда задерживалась на мгновение, иногда ждала, пока я проснусь. Большую же часть времени один я наполнял камеру звуками: пыхтением, вскриками, отрывистым кашлем. От кашля болело в груди, на губах появлялась черная липкая слизь. Я столько дерьма размазал по стенам, что впору было называть камеру не «белой», а «серой». Порой боль оказывалась сильнее меня, и я падал на колени. В иные минуты она лишь добавляла решимости.

В пустоте мелочи обретают особое значение. Я сосчитал, сколько на стене рядов белых кирпичей. Когда мне давали бобы, собирал из них армии и разыгрывал знаменитые сражения. Я даже начал прятать бобы про запас. Наверное, за мной наблюдали, потому что вскоре заменили бобы супом. С ним труднее было играть в войну.

Дерьмо, которое я выхаркивал и размазывал по стенам, в конечном счете навредило только мне самому. Верно говорят: не надо гадить там, где ешь. Но в камере гадить приходилось, по сути, там же, где принимать пищу, так что плевал я на древнюю банальность. Однако взялся отдирать прилипшую к стенам дрянь. Где-то она засохла, сделалась твердой, где-то въелась в кирпич и превратилась в цветные пятна, а в иных местах оставила изрядные борозды. Интересно, что творила с моими внутренностями гадость, способная въедаться в камни.

Время шло. Или не шло – кто его разберет. Тик-так, тик-так. Никакой надежды на спасение. Никто, кроме моих тюремщиков, не знает, что я здесь. Да, Ненн в курсе, но она мертва, на самом деле ее нет.

Каналина открыла дверь и обнаружила меня стоящим головой вниз, на руках. Я отжимался у стены и только-только установил личный рекорд: девяносто три раза. Здорово ставить личные рекорды в чем-то новом. Сейчас же у меня получалось то, что и не снилось в прежние годы, когда я был молод и полон сил. Надо думать, отрава Морока охотно откликалась на тренировки и заново лепила тело, лечила его, наращивала мускулы. Морок заботился обо мне даже здесь, в выбеленной фос-светом камере.

Каналина уставилась на мое обнаженное до пояса, бугрящееся мускулами, покрытое по´том бронзовое тело.

– Как это? – пробормотала она.

– Хотите, покажу?

– У вас сломано бедро.

Я оттолкнулся от стены и приземлился на ноги.

– Оно срослось.

– Оно не должно было – по крайней мере так быстро.

Спиннер обшарила меня взглядом, и мое эго расправило крылья. Да, с возрастом я слегка подзаплыл жиром, но тот начисто растаял за прошедшие дни. Или недели. Или часы.

– Вы меняетесь. В ваших волосах стало меньше седины. Или больше черноты. Что происходит?

– Без понятия. Может, на меня так действует белая камера? Или дело в статическом фосе. Его тут выше крыши.

Я повел плечами, напряг мускулы, которых прежде не наблюдалось. И правда, меняюсь – не вполне естественным, но, черт возьми, приятным образом. Много лет я уже не был настолько стройным и подтянутым.

Каналина шумно вдохнула, словно принюхалась. Интересно, что тут можно учуять, кроме застарелого запаха пота и дерьма? Хм, отраву Морока? Вон как спиннер напряглась, будто перед дракой.

– Вы – один из них? – спросила она.

– Из кого?

– Из драджей. Они изменили вас?

– Нет.

Каналина беспомощно осмотрела черно-зеленые пятна на стенах и полу. Она хотела казаться бесстрастной, но у нее не слишком-то получалось.

– Знаете, сегодня наша последняя встреча, – раздраженно объявила спиннер. – Мне казалось, вы вскоре одумаетесь, решите, что поступить правильно – лучше, чем провести остаток жизни в камере.

Я пожал плечами, лег на пол и принялся отжиматься – на одной руке, потом на другой. Слишком уж легко. Я оперся на кончики пальцев и продолжил. Некоторое время Каналина молча наблюдала за мной.

– Вы знаете, что сейчас произойдет? – поинтересовалась она наконец.

– Да какая разница, – ответил я, не сбивая ритма отжиманий.

Чем бы еще усложнить?

– Вас растянут на дыбе. Нынче глава Отдела городской безопасности – Хайнрих Аденауэр. Теперь, когда я сдалась, вами займется он. Хайнрих предпочитает дыбу. Вы знаете, что делает с человеком дыба?

– Имею представление.

– Коленные суставы разойдутся. Плечевые тоже. Ступни растрескаются. После дыбы в Отделе жертва уже никогда не встает на ноги, она едва способна сидеть. Полагаю, они изломают вас всего, а не услышав нужного, перережут глотку и выбросят в канаву, словно мешок с обломками костей.