Воронье озеро - [37]

И Люк выпрямился, расправил плечи, свесил руки вдоль тела. Посмотрел на Салли, но ничего не сказал. Развернулся и пошел прочь.

* * *

Вот что видела я и чего не знал Мэтт. Вот почему Люка совсем не смешили остроты брата. Потому что Салли Маклин была не просто девушка, а дочь его хозяев, и Люк испугался. Ведь если Салли обидится, сочтет себя отвергнутой, то устроит так, чтобы он лишился работы.

Часть третья

13

В людях я не разбираюсь. Не сочтите меня высокомерной – я не говорю, что людей не понять, потому что они на меня не похожи. Я всего лишь признаю очевидное. Ясно, что нам не дано до конца постичь другого человека, вопрос в степени непонимания. Многие люди для меня полнейшая тайна. Совершенно не представляю, что ими движет. Думаю, это мой недостаток.

Дэниэл спросил однажды с присущей ему мягкостью:

– Для тебя слово «сопереживание» хоть что-то значит, Кейт?

Мы обсуждали коллегу, который недобросовестно провел исследование. Он не то чтобы подтасовал данные, но представил их, скажем так, выборочно. Репутации факультета это может повредить, и контракт ему на следующий год продлевать не стали. Я полностью одобрила такое решение. Наверняка и Дэниэл тоже, но вслух он этого признавать не спешил, и меня это уязвило.

– Я не пытаюсь его оправдать, – говорил Дэниэл, – ты просто пойми, насколько велик соблазн.

Я ответила: не понимаю, кому нужна слава, добытая нечестным путем.

Дэниэл отозвался:

– Представь, он вкалывал как проклятый, годами, и знал, что другие в той же области тоже вкалывают, напирают сзади, и уверен был, что его гипотеза в итоге подтвердится…

Я возразила: оправдание, на мой взгляд, хиленькое. И Дэниэл, помолчав, сказал:

– Для тебя слово «сопереживание» хоть что-то значит, Кейт?

Это была наша первая ссора. Впрочем, мы даже не ссорились, просто замкнулись в себе и несколько дней были друг с другом холодно вежливы.

Дэниэл кое в чем ужасно наивен. В жизни ему все легко давалось, вот он и вырос покладистым, нетребовательным – не столько к себе, сколько к другим. Его щедрость, справедливость, терпимость – на мой взгляд, прекрасные качества, но иногда он, пожалуй, заходит слишком далеко. Порой он находит для людей такие оправдания, будто и вовсе не ждет от них ответственности за их поступки. Я верю в свободу воли. Соглашусь, на нас влияет и наследственность, и среда – какой биолог с этим поспорит? – понимаю, многие наши действия заданы биологическими программами. Но уверена, внутри этих рамок у нас есть выбор. А если думать, что все мы игрушки в руках судьбы и не в силах вырваться из-под ее власти, сменить курс, – это, на мой взгляд, смахивает на самооправдание.

Впрочем, я отклонилась от темы. Вот что я хотела сказать: замечание Дэниэла про «сопереживание» меня задело, показалось несправедливым и все равно всплывало в памяти всякий раз, если кто-то творил что-нибудь вопиющее. А в феврале, когда замаячил на горизонте семейный праздник, я вновь стала вспоминать о Люке и Салли, пыталась представить, о чем Салли думала много лет назад. Что творилось у нее в голове? Зачем девушке связываться с кем-то вроде Люка, с ярмом на шее?

Напрашивается лишь одно объяснение: она не понимала всех трудностей Люка. Думаю, она была не очень умна, но при этом чувственна, и ей было тяжелее, чем большинству девушек, совладать с влечением, да и положение Люка чем-то ее трогало. Старший брат с двумя сестричками на руках – может быть, это ее волновало как нечто запретное? Или все было невинней? Возможно, Салли Маклин, глядя на нас, видела красивую картинку и себе тоже нашла на ней место. Видный парень, хорошенькая девушка, двое готовых ребятишек – может быть, в мечтах Салли Маклин играла в семью. Но тут Люк убрал руку, и вся игра насмарку.

Могу представить, что Салли наплела родителям. Сказки она рассказывать отлично умела. Наверняка все обдумала хорошенько в тот вечер по дороге домой и, пока дошла, сама в свою сказку поверила. Влетела в крохотную гостиную Маклинов позади лавки – волосы растрепаны, щеки пылают будто бы от ужаса, а на деле от унижения. Родители всполошились, смотрят на нее в тревоге, она смотрит на них в ответ секунду-другую – и в слезы.

И говорит надтреснутым голосом: «Папа… папочка…» – и бедный молчаливый мистер Маклин, на сей раз подобрав слова, спрашивает: «Что, детка? (Или «солнышко». Он бы обязательно назвал ее ласковым словом.) Что с тобой?»

А Салли рыдает:

– Папочка, знаешь что… Люк…

– Люк? Да-да. Что Люк?

– Ну, он… он ко мне…

Представить нетрудно, ведь так?

Может статься, они ей не поверили – при всей любви к дочери они все-таки знали, что она за штучка. Но это ничего бы не изменило. Наверняка они понимали, что раз уж Салли ополчилась на Люка, то хочешь не хочешь, а придется от него избавиться.

Сразу они ему не сказали. Наверное, мучились неделю-другую, пока Салли тихо кипела от злости, а Люк не терял надежды. Уж и не знаю, как они нашли силы с ним заговорить, ведь оба и в лучшие дни с трудом подбирали слова. В конце концов Люк, наверное, сам упростил им задачу. Наверное, однажды, когда запирали на ночь лавку, мистер Маклин откашлялся раз пять-шесть и наконец выдавил: «Ммм… Люк…»