Воронцов - [73]

Из Таганрога Александр I намеревался отправиться в Грузию, потом в Астрахань и оттуда проехать до Иркутска. А М. С. Воронцов пригласил императора в Крым. Предложение было принято.

Таганрог император покинул 17 октября. Проехал Мариуполь, побывал в Симферополе. Отсюда в сопровождении М. С. Воронцова отправился верхом в Гурзуф. Осмотрел Никитский сад. Из Орианды, купленной им у графа Кушелева-Безбородки, поехал в Алупку — в гости к Михаилу Семеновичу и Елизавете Ксаверьевне. После Алупки часть пути император проехал в коляске, а затем, отправив свиту в Севастополь, верхом, без шинели, в сопровождении одного фельдъегеря, направился в Георгиевский монастырь. К вечеру подул холодный северо-восточный ветер. В Севастополь продрогший император прибыл не в 4 часа дня, как предполагалось, а только в 8 часов вечера. Видимо, полученная им простуда в этот день послужила началом его болезни.

На следующий день, 28 октября, император осмотрел в городе укрепления, флот, морской госпиталь, казармы. 29 октября, по дороге в Бахчисарай, он почувствовал недомогание. После возвращения в Таганрог Александр Павлович слег окончательно. Лечиться он не хотел. 19 ноября император скончался.

Получив известие о смерти Александра I, M. С. Воронцов поспешил в Таганрог и оставался там до конца декабря. Здесь получает он письмо от А. X. Бенкендорфа, в котором рассказывалось о событиях 14 декабря в Петербурге. Восстание было подавлено, началось царствование Николая I.

Еще в первых числах декабря 1825 года И. И. Дибич, начальник Главного штаба, прислал из Таганрога великому князю Николаю Павловичу донесение унтер-офицера Шервуда, в котором сообщалось о членах тайного общества, действовавших в южных губерниях. В связи с этим великий князь написал Дибичу: «Как по всему делу видно, что в Одессе должно быть гнездо заговора, <…> то я считаю необходимым, чтобы вы переговорили о сем с графом Воронцовым, дабы и там принять нужные меры»12. Однако еще задолго до рокового события «заговорщики» Одессу покинули, поэтому «нужные меры», о которых писал Николай Павлович, генерал-губернатору принимать не пришлось.

Восстание 14 декабря 1825 года осудили многие благомыслящие россияне.

«Я был во дворце с дочерьми, — писал Н. М. Карамзин, — выходил на Исаакиевскую площадь, видел ужасные лица, слышал ужасные слова, и камней пять-шесть упало к моим ногам <…> Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж»13.

«Больно, брат, видеть в столь гнусном и мерзком деле, — писал К. Я. Булгаков А. А. Закревскому, — древние русские имена Трубецкого, Оболенского, Одоевского, все они воспримут надлежащее и столь заслуженное наказание; всякий по вине своей. Ужас берет, как подумаешь, что эти злодеи готовили России. Благодарение Богу, что умыслы открыты. Мнение горсти <…> в 50 миллионов верных подданных, ничего не значит, конечно, но деяния их много бы нанесли несчастия, если бы дали им более времени на исполнение адских своих намерений»14.

«Слава Богу, — пишет А. Я. Булгаков, — что все стихло; но, право, пора приняться за строгость, и я спорил очень против Жихарева: надобно казнить убийц и бунтовщиков. Как, братец, проливать кровь Русскую? — Да разве из Милорадовича текло Французское вино? Надобно сделать пример: никто не будет жалеть о бездельниках, искавших вовлечь Россию в несчастие, подобное Французской революции»15.

М. С. Воронцов тоже считал, что бунтовщики являются врагами отечества и заслуживают самого строгого наказания, вплоть до смертной казни. «Я воображаю удивление и злость твою, — писал он А. А. Закревскому, — когда услышал о предприятиях в Петербурге 14-го декабря; надеюсь, что это не кончится без виселицы и что Государь, который столько собою рисковал и столько уже прощал, хотя ради нас, будет теперь и себя беречь и м… наказывать»16. А спустя некоторое время он с удовлетворением и гордостью отметит, что в Одессе, о которой раньше говорили так много плохого, «ни один житель и ни один чиновник не только не были арестованы, но даже не попали под подозрение как участники тайных обществ»17. Его правило собирать вокруг себя единомышленников сыграло свою роль.

25 мая 1826 года Николай I назначил М. С. Воронцова членом Государственного Совета, высшего совещательного органа страны. А через неделю император подписал Манифест «Об учреждении Верховного Уголовного Суда для осуждения злоумышленников, открывшихся 14 декабря прошлого 1825 года». В состав суда должны были войти члены Государственного Совета, Правительствующего Сената и Святейшего Синода, а также несколько высокопоставленных военных и гражданских чиновников.

До учреждения Верховного Уголовного Суда арестованных декабристов допрашивала Следственная комиссия. Одним из членов этой комиссии был А. X. Бенкендорф. Он многое мог рассказать и, наверное, рассказал Михаилу Семеновичу о допросах арестованных декабристов. А может быть, Михаил Семенович сам познакомился с некоторыми протоколами допросов, с теми, например, в которых упоминалось его имя.

Так, П. Колошин говорил: «Надежды общества заключались единственно в распространении общества числом членов и повышением их в службе. Не знаю, кто действительно из высших государственных лиц находился в обществе, но иногда слыхал имена генералов Ермолова, Воронцова, Мордвинова»18.