Ворона летает по геодезической - [13]

— Понимаешь, — проникновенно продолжал начавший косеть Збышек. — Здесь все дозволено. Я сюда уже десять лет как пришел. Вот скажи честно, когда ты в детстве играл в войну, тебе не хотелось быть эсэсовцем?.. Или нет, не то. Вот потом, постарше, в своих фантазиях, ты не представлял себе, что ты офицер в концлагере, и можешь любую бабу поиметь совершенно спокойно? И вообще, делай что хочешь — кожу сдери, повесь, сожги и на все право имеешь…

— Ну, допустим.

— Вот и я тоже. И все думал — а были ли те времена на самом деле? И почему мне, блин, не повезло, что родился на свет, когда ничего такого уже нет. А сейчас вижу — здесь сейчас то же самое. Хоть побалдеть можно нормально, на полную. В первый раз, как сейчас помню — это было…э-э-э, где, не помню. Мы тогда в поселок вошли, мужиков, кто сопротивление оказал, урыли, а я, Иса и еще два хлопца — только их уже в живых нет — в одну хату вошли, на окраине. Там москали прятались — старуха и баба, довольно молодая, ну, так себе, и с двумя выродками. Пацаненка и старуху я сразу очередью прошил, чтобы поняли, что к чему, и не рыпались. Бабу я там же отодрал во все дыры — когда покуришь, таким гигантом становишься, потом в расход пустил, вообще толстовата была, не в моем вкусе, потом в луже крови поскользнулся — все уржались… Да, а девку мы с собой взяли. Я-то не большой любитель малолеток, только за неимением другого — ей вроде всего двенадцать было, рыжая такая, некрасивая — а пацаны ее два дня пользовали, как тряпку. Удобно было — не рыпалась, ничего. По-моему, она сразу рехнулась. Иса ей потом голову отрезал и с собой взял. Когда протухла, выкинул — хлопцы заставили.

— Зачем голову-то, как сувенир?

— Ха-ха, ну да, наверное. Иса вообще хлопец лихой, только с заскоком. Сколько этих сувениров мы могли бы собрать… Да, круто было. Хотя лично меня в основном азарт привлекает. Людей можно щелкать как семечки — а это не так, как в кино, это не сравнить. Спокойно, как все, и никаких проблем. Вот Иса одному жиду пальцы отрубал, на кассету записывали. А потом эту кассету вроде по телевизору показали, где-то в Дании или Голландии, так думаешь, кто-нибудь поверил? Нет, не поверили, хотя там все четко. Посмотрели и забыли. И не поверят, потому что не хотят верить. Нам поверят, а москалям — ни за что, потому что весь мир сочувствует нам, а не им. Все страны Запада на нашей стороне, потому что ненавидят россиян. Их осудят, а нас — никогда. Никакой европейский суд, никакие организации, никогда. Потому что мы — другие, и сейчас наше время…

Постепенно к столу подтянулась разношерстная компания. Был латыш, грузин, украинец и даже француз.

— Мы все друзья, у нас общий враг, осталось прихлопнуть…

— Да, это сила, что мы вместе.

— Трудновато прихлопнуть.

— Да ладно…

— А ведь это наша, исконно наша земля. Что там сейчас — леса невспаханные, медведи…

— Никакой культуры не знают.

— Ни культуры, ни языка своего нет.

— Бомбой их.

— А бомба уже заложена. Только она замедленного действия.

— Ха-ха.

— Хы-х.

— Что-то очень она замедлилась.

— Ничего, скоро эти кацапы сами перережут друг друга.

— Да, скоро у них будет революция.

— Конечно. Не могут же они все это терпеть.

— Есть же и среди них честные люди.

— А как все-таки хорошо, что мы независимы. Вот, кто помнит, пятнадцать лет назад в магазинах ни одной книги, ни музыки — а теперь пожалуйста, что душе угодно. Как от Москвы освободились, сразу всего полно.

— Шевченко был запрещен.

— Один Пушкин был.

— А этот их Пушкин, да знаете ли вы, что он украл стихи у Тараса.

— Да нет, Пушкин раньше был, он у Потоцкого украл…

— Все равно у них ничего своего нет.

— Ой, не могу, простите, хлопцы — когда думаю о Кобзаре, у меня слезы. Ведь там у него обо всем, и о том, как мы с вами тут сидим…

— Черт, кончилось. Давай, другой косяк набью.

— Дай, я — у меня пальцы тоньше, я ведь музыкант.

— Мы уже один раз Москву сожгли.

— Познавая Шевченко, познаешь весь мир.

— Конечно…

«Ну, я слышал, что Пушкин подражал Байрону, — ухмыльнулся про себя Марк Тураншо, но промолчал. — А в остальном они правы: русские уже скоро начнут резать друг другу горло. Это злой, жестокий народ, одержимый агрессивной ненавистью к ближнему. Хамство в транспорте, хамство в магазинах и просто на улице, отсутствие элементарной вежливости, элементарной культуры поведения. И еще хотят навязать свой образ жизни другим народам… Эта общность нежизнеспособна, она сама себя уничтожит. Уже скоро, уже совсем недолго осталось. И тогда наступит эра справедливости, и они ответят за все — сама история вынесет им приговор».

Глава седьмая Париж-Париж, сон наяву

«Кхр, кхр», — раздалось у пропускного пункта. Ермолаев знал, что такими горловыми звуками французы выражают недовольство. Толпа нарастала — самолеты прибывали один за другим. Как-никак центр Европы, бурлит и завихряется.

На «зеленом коридоре» его остановил лоснящийся негр в форме с выступающим животом и бесцеремонно запустил толстые руки в чемодан. «Да, на Штирлица мне не потянуть, — подумал Ермолаев, — и вид вроде нормальный, испариной не покрываюсь, иду ровно, глаза не бегают. Что ж, этот африканец флюиды ловит? Ну понятно, привычка. В саванне надо держать ухо востро — то антилопа пробежит, то лев прыгнет…» Негр поворошив вещи, ушел отдыхать, а Ермолаев повеселел, увидев знакомое лицо за хромированной оградой. Встречают.