Ворон. Тень Заратустры - [81]

– На мешавад, – махнул рукой перед носом запыхавшийся иранец: так, мол, не пойдет. Обмотал Шурку в роскошный стеганый халат, похожий на подарочный.

– Худо хафиз, – непротокольно поблагодарил его Шурка, помянув добрым словом общего Создателя, и рванул напролом, через россыпь рвущегося стекла.

Обратно его вынесли на персидском халате, когда уже подтянули брандспойты.

Утром в номер заглянул куратор группы в сопровождении посольских ребят.

– Как чувствуете себя? – кивнул он на щеку.

Шурка скривился. Плечо и морду уже не палило жаром, но было как-то знобливо. Все тело гриппозно выламывало, хотелось вырубить кондиционер и согреться под одеялом.

– Вам бы отдохнуть сегодня, Александр Маркович, но дела зовут.

– Мы ненадолго вас потревожим, – порадовал крутоплечий секретарь посольства. – Сирийцы любезно попросили вас, как ближайшего очевидца, рассеять некоторые их сомнения. Мы будем присутствовать.

– Только побреюсь, – лаконично произнес Захаров, заглянув в ванную комнату в раздраженном состоянии.

«Кто бы сомневался?» – думал он об обещанном присутствии и взыскательно разглядывал собственно отражение в зеркале. Побрил половину лица, залез со стоном в сорочку покроя «сафари». Застегнул до третьей пуговицы, оставив шею открытой. «Сегодня можно», – решил он.

– Ну как огурчик, – оценил его внешний вид куратор.

Хлопнули по стопке «Курвуазье» и направились к выходу.

С посольскими он, впрочем, сдружился. Второй секретарь оказался родом из тех же мест, что и Шурка. Митька Шипулин родился и вырос на берегу Бии, можно сказать, в соседней деревне. Так казалось Захарову с берега Средиземного моря. И хотя алтайцы понимали, что все расстояния относительны, мир казался тесен и было о чем выпить.

– Вначале пойдем наверх. Оттуда весь остров увидим.

Дмитрий стал его гидом. Делал это с воодушевлением, потому что давно слюбился с Востоком, вскоре после окончания высшей школы Комитета Госбезопасности. Сирию знал, как собственные пять пальцев. Рассказывал и показывал он, как профессиональный экскурсовод:

– Во времена французского протектората Арвад стал местом заключения политически опасных арабов.

– Да что ты говоришь? – с иронией спросил Шурик. – Такие были только во времена французского протектората?

– А ну тебя!

Узкими извилистыми улочками, переплетенными как корни на лесной тропе, они поднимались вверх, на крышу цитадели. Следом бежали чумазые ребятишки и любопытные белокурые девчушки с удивительно большими глазами. «Мсье! Шакле, мсье! Шакле!» – выклянчивали дети значки у иностранцев. Угрюмый сторож, ржавый и побитый, как старый дверной засов, громыхая массивными ключами от опустевших, но еще, по всему, пригодных камер, лениво плелся за ними, шаркая коваными армейскими башмаками по финикийскому граниту.

Сверху великолепно просматривался весь остров. По задумке он поднимался по спирали, как башня с широкой террасой или балюстрадой. Взгляду не хватало свисающей по краям виноградной лозы, где люди могли бы отдыхать после дневного труда. В центре проглядывалась площадь, похожая на амфитеатр, а с самого берега тянулись стены. Точнее, их останки. Но и сам остов массивных укреплений впечатлял. «Стены Тира, Сидона, Багдада, Дамаска, Иерусалима, – думал о глобальном Шурка. – И всем этим стенам достаточно одной своей иерихонской трубы».

– Как видишь, – прервал молчание Шипулин, – просто готовая площадка для идеального города.

– Да брось ты. Идеальный город живет только в наших мечтах, как и Острова блаженных.

– Причем у каждого – свой, – согласился Митька. – Ну, пойдем осьминога откушаем. Алеппские армяне здесь так славно кашеварят. – Мечтательно причмокнул, щелкнув на армянский манер пальцами.

Захаров еще раз оглянулся на камеру. Мысль зацепилась за какое-то приспособление в стене и всколыхнула воспоминание об избитом полицейскими палестинце. Когда парня втолкнули в апартаменты начальника полиции, Захарова чуть было не стошнило на парчовое кресло. Палестинец больше был похож на Винни-Пуха после неудачного лазанья за медом. Лицо заплыло, как надувная подушка. Если бы не ссадины и кровоподтеки, можно было не сомневаться, что над ним потрудились пчелы. На одежде красовались грязно-розовые размывы. И омерзительная, влажная вонь камеры. Захаров про себя взмолился, чтобы сдержать рвотный рефлекс.

– Этого господина вам не довелось видеть поблизости до, после или во время произошедшей трагедии? – перевел вопрос полицейского комитетчик.

– Если б и видел, разве узнал бы? – Захаров развел руками.

– Господин утверждает, что ему не доводилось видеть данного лица ни до, ни после. А в момент трагедии, – добавил от себя Дмитрий Алексеевич с непроницаемым выражением лица, – господин был занят вытаскиванием представителей сирийской охраны…

Захаров долго молчал об инциденте. Сейчас откровенно спросил:

– Там что-нибудь прояснилось с этим парнем, как бишь, – Фахри, Аль… Бен… – ну ты понял, о ком я?

– Хрен их разберет.

– Ну, их-то хрен может и не разобраться. Отметелили-то за что?

– Рыли по теракту. Думаю, он просто оказался не в то время и не в том месте.

– Тебе не показалось, что палестинец понимает по-русски?