Воробьиная река - [57]

Поэтому, чтобы сыграть тебя честно, надо было вообще все сделать честно. О, как она мне угрожала, когда я не брал трубку, не отвечал на письма! Потом поменял все телефоны, паспорт, аккаунты в социальных сетях, работу эту осветительную поганую – и давно пора было. В конце концов вообще уехал – работал дизайнером дистанционно, пальмы, океан, фактически новая жизнь, никакой музыки. Вернулся через год, после премьеры, где мы с тобой оба, кстати, присутствовали в серебристо-черных рамочках и в роли друг друга – отличная ирония, отметил я, вспомнив, как она ухмыльнулась после того поцелуя, когда получила некое эфирное подтверждение непрекращающейся работы камеры. Спасибо, что неживой. В каком-то очередном ее интервью «ради-этого-момента-я-жила» в неожиданном качестве культового режиссера – да, я за всем внимательно следил с края той новой жизни, куда меня завело мое тщеславие, беспамятство и предательство (в первую очередь, тебя и памяти о тебе) – она говорит о своем ребенке, девочке, рожденной то ли от меня, то ли от тебя (какой бред!). По ее словам, это огромная и непростительная ошибка – девочка. Я бы сходил посмотрел на эту огромную непростительную девочку или хотя бы в кинотеатр, чтобы точно знать, за что подавать в суд, если подавать, но ведь нас с тобой больше нет, пусть это и наш с тобой ребенок (то ли девочка, то ли фильм, здесь мне уже пора заканчивать свое высказывание, чтобы не смущать тебя), а все остальное – музыка, прочая херня – ничего не значит. И в этом смысле я абсолютно чист – и точно представляю день перед очередным отъездом на год, два или навсегда, когда я покупаю билет в кино в обе стороны, обнаруживаю, что до сеанса осталось сорок минут, заказываю себе кофе в кафе за углом и, рассматривая перламутровые пузыри на жирноватой пене, погружаю пальцы правой руки в сахарницу по самую ладонь.

Забудь меня в четверг

Колесико застряло в асфальте, пришлось дергать. Дернула, с шумом вдохнула прощальную пыльную жару с запахом шелухи, чемодан грохнул каменным кривым аккордом, и смешно подпрыгнула на месте, как от выстрела, который мимо, но лично, персонально.

–  И вечно такое обиженное лицо! – пошутил Марк. Он всегда шутил, поэтому даже когда он не шутил, можно было думать, что Марк шутит. – Теперь я должен тащить, да?

–  Не должен, – заулыбалась Лиза (улыбка – потому что шутит). – Я же сама этот чемодан выбрала, да? Правильно?

Когда выбирала его, Марк ворчал: это какой-то седьмой километр, чушь, пластик, халтура, будешь сама тащить, учитывай это, потому что вот у меня рюкзак, я не могу чемодан еще. Но Лиза уже купила свои восемь платьев и совершенно одинаковые туфли числом четыре, две пары блестят розовым леденцом, две серебрятся рыбкой-русалкой, не оставить. Тащишь, тащишь, всю жизнь что-то тащишь, а самого главного не утащить. Тук-тук.

Стесалось колесико, пришлось волочь, и стучало, но Лиза улыбалась, чтобы Марк не подумал, что она хочет его в чем-то упрекнуть, тем более рядом вокзал, кругом вокзал, всего можно коснуться рукой, воздух горячий, железнодорожный, столько сил – дергает, хохочет. Но лицо уже напряженное, а это нельзя.

Они приехали слишком рано, до поезда оставалось часа два. Марк сел на скамейку, уложил рядом рюкзак – длинный, тугой, спеленатый, с торчащей алюминиевой трубкой и напрягшейся под оранжевым брезентом осью будущей палатки, ибо палатка, как и дом, бывшей не бывает, а только грядет, намекает на грядущее размещение, уютный колышковый чертеж уже следующего лета.

Марк закурил. Лиза сказала:

–  Давай сходим в Макдональдс, раз уж мы так рано, купим еды какой-нибудь в дорогу.

–  Иди сама, если тебе нужно, – пошутил Марк.

–  Или на рынок? – задумалась Лиза. – Но оно все будет сутки с нами ехать. Но я хотела привезти домой, наверное, инжира. Но страшно.

–  Тебе страшно? – переспросил Марк, – А при чем тут я? Ты хочешь, чтобы я принял какое-нибудь решение? Я не хочу принимать решения. Ты просто реши, чего ты хочешь.

–  А ты?

–  Я хочу покурить и чтобы ты меня не дергала по поводу каждого своего мелкого-бытового решения, которое ты никогда не можешь принять, – очень мягко объяснил Марк, такой тихий и красивый в тени немыслимо пыльных вокзальных тополей. – Хочешь сходить в Макдональдс? Иди, конечно. Просто не нужно делать так, как будто это я тебя посылаю чего-то купить. Сама ответь себе на вопрос – чего ты хочешь? Не будь такой нерешительной.

–  А тебе что-то нужно? – спросила Лиза. – Ты есть хочешь?

–  Лиза, – еще мягче сказал Марк, – Ты, пожалуйста, думай о себе. Заботься о себе. Я сам о себе позабочусь.

–  Пить? – спросила Лиза высоким и гулким, как у болотной птицы, голосом.

–  Я сам потом пойду и куплю, – уже с какой-то жалостью сообщил Марк. – Два чизбургера. Можешь принести мне два чизбургера.

Лиза сделала по пыльному асфальту три шага, потом развернулась и сделала два шага обратно. У нее на коленках сидело по мухе, на одной – простая зеленая, на другой – маленькая черная, липкая, виноградная, даже мошка скорей.

–  Ну что еще? – очень усталым голосом спросил Марк. – Можно я просто посижу спокойно?

Лиза сняла с плеча сумочку с документами, достала из кошелька деньги, засунула их в карман шорт. Повесила сумочку на шею Марку. Марк сделал особенное лицо – как будто он сейчас заплачет. Он и правда почти плакал, так его все это достало.