Воробьевы горы - [3]

Царь повесил их. Но он не смог задушить то, что несли они народу русскому – неслыханные дотоле звуки правды и укоризны. Яркая полярная звезда горит на обложке, разрывая ночь своим немеркнущим светом.

Раевский отер повлажневшие глаза, придвинул свечу. «Полярная звезда». Во времена его молодости под этим названием выпускали журнал декабристы Бестужев и Рылеев. Само название – символ идейной близости издателя нового журнала с декабристами.

Кто же тот, в чье сердце запали звуки правды и укоризны? Чью душу озарил свет далекой звезды? Кто пронес его через всю свою жизнь и воплотил в печатное вольное русское слово?

– Я всегда верил, – тихо заговорил Владимир Федосеевич, и Николай Львович заметил, что у Раевского дрожат руки, – по непременному закону мы оставляем в наследство идею для руководства новому поколению. Эта идея растет, и будет, и должна расти. И никакие препятствия не сожмут ее…

– Да, – так же тихо ответил Николай Львович. – Император Николай убил Пушкина, Грибоедова, Лермонтова. А этот вырвался из тюремной российской клетки, и на весь мир зазвучало страстное слово…

Потрескивали и дымили на столе толстые сальные свечи, разгораясь все ярче, гнали по стенам и потолку неяркие длинные тени. А за стенами плыла густая морозная сибирская ночь. Тяжелым сном спала укутанная снегами Россия.

– Понимает, – словно размышляя, заговорил Раевский. – Кругом душно, тошно, уродливо, страшно. Значит, надо кричать, пусть даже рискуя быть не услышанным, не ожидая помощи. Но его услышат! Кто же этот орел, воспаривший над тьмой российской ночи? – громко спросил он, тяжело ворочаясь в кресле и не выпуская из рук журнала.

– Александр Герцен, московского барина Яковлева сынок, – усмехнувшись, ответил Николай Львович. – В сорок седьмом году уехал из России и остался за границей. Мне друзья писали, что тоскует очень, говорит, что предпочел бы ссылку в Сибирь скитальческой своей жизни на чужбине.

Раевский нетерпеливо махнул рукой.

– Нет, нет! Или мало костей русских покоится в студеной сибирской земле? – Ему представились заиндевевшие, посиневшие лица колодников, которых он встретил сегодня на дороге. Владимир Федосеевич невольно поморщился, как от боли. – Что ждало бы его в России? Колодки… Пусть расскажет людям о Руси. Пришло время поведать миру о могучем и неразгаданном народе нашем…

– Может, встречали его сочинения, еще в России написанные – «Записки одного молодого человека»? – спросил Поташинский.

– Как же, как же, о них весьма восторженно отзывался Белинский, – подхватил Раевский.

– «Сорока-воровка», «Кто виноват?»… Все противу крепостного права. Только в России вопроса этого он, конечно, открыто касаться не мог. Живая собственность – одна из основ нашего общественного порядка. Ну, а в произведениях изящной словесности большее дозволено, – сказал Николай Львович усмехнувшись. – А на чужбине, в журнале своем он открыто говорит о бесчеловечности российского рабства…

– Искандер, значит? – взволнованно перебил друга Раевский.

– Именно так подписывал он свои сочинения.

– Зеленая ветвь на засыхающем древе российского дворянства. Он, насколько мне помнится, сослан был…

– В Вятку, в Новгород.

– Узнаю Россию, – грустно сказал Раевский. – Какова же программа нового журнала? – Он полистал журнал. – Так, так… «Освобождение крестьян от помещиков», «Освобождение слова от цензуры!», «Освобождение податного сословия от побоев!» Разве не за это погибли друзья наши!

Он помолчал, покусывая ус и бережно поглаживая журнал.

– Глубокое мое убеждение, – заговорил он снова, и с трудом сдерживаемое волнение слышно было в его голосе, – что человек, принадлежащий своему владельцу, остается всегда в раболепном состоянии. Не человек созревает до свободы, но свобода делает его человеком и развертывает его способности… Мой друг Пушкин сказал: «…ваш скорбный труд не пропадет, из искры возгорится пламя!» Гении не ошибаются. Загорается в России пламя. Занимается великий пожар…

Каков он, незнакомый наш друг? Свидеться бы с ним.

Кто он, этот удивительный человек, вдали от друзей, от родины ударивший в вечевой «Колокол» и пробудивший в бескрайней России все живое, светлое, вольнолюбивое?

Александр Иванович Герцен! Имя его с благоговением и благодарностью повторяют люди из поколения в поколение.

Больше всего на свете любил Герцен Россию и русский народ. Борьбе за его свободу посвятил он свою жизнь.

Он оставил нам прекрасные книги, и среди них лучшая из лучших – «Былое и думы». В ней рассказал он о своей трудной жизни – борца и революционера.

Конечно, друзья мои, вы обязательно прочтете эту книгу, когда станете взрослыми. И прочтете не один раз.

А я хочу рассказать вам о детстве этого необыкновенного человека. Рассказать о том, как он рос и учился. Дружил и любил. И мечтал. Мечтал посвятить свою жизнь борьбе за счастье народа русского.

Мне хочется, чтобы вы полюбили его. Потому что я верю – тот, кто с детства полюбит Герцена, не сможет вырасти плохим человеком.

Глава первая НЕ ПОНИМАЮТ!

1

Луиза Ивановна стояла на пороге детской и молча наблюдала за сыном. Худенький, бледный, в шерстяных полосатых чулках и китайковых панталонах, Шушка сидел на выкрашенном голубой краской полу и сжимал в руках блестящий топорик. Светлые волосы редки, растут смешными прядками, упрямый выпуклый лобик открыт, глаза большие, серые. Шушка смеялся редко – шумел, ломал, шалил серьезно, словно делал дело.