Вор с черным языком - [80]

Сохраняя достоинство, Норригаль развернулась и медленно пошла к двери. Я поставил миску на стол, обтер губы рукавом и двинулся следом, не поворачиваясь к толпе спиной, потому как подозревал, что они набросятся на нас. Несколько человек так и сделали, но не для того, чтобы расправиться с нами, а просто подтолкнуть к выходу. Нас грубо схватили и вышвырнули из таверны. Меня грубее, поскольку они воображали себя вежливым народом и к тому же побаивались Норригаль. Мы оба шлепнулись лицом в грязную колею возле «Пяти запряженных стариков», кроличья ножка тоже упала в грязь, на радость подзаборной псине, у которой хватило смелости сцапать ее и убежать.

– Пусть лучше она, чем мальчишка-посудомойщик, – со смехом сказал я, и Норригаль тоже рассмеялась.

Мы уселись на землю, как детишки, лепящие куличики, и сплели пальцы, глядя в темное безоблачное небо и серо-черный диск слепой луны.

Она взяла мое лицо в свои ладони, как велит обычай. И я поступил так же.

– Кинч На Шаннак, отвечай, поскольку новая луна является твоим свидетелем, берешь ли ты меня в лунные жены и дашь ли мне месяц счастья в постели и вне ее?

– Да. Норригаль На Гэлбрет, сделаешь ли ты то же самое для меня?

– Ты же знаешь, что да.

Мы сидели в грязи и целовались, перепачканные, продрогшие и беззаботные. Она ощущала вкус кролика и пива на моих губах, я – слив и сидра на ее. Потом загрохотала воловья упряжка, и мы поднялись и пошли рука об руку. Она забежала вперед, повернулась лицом ко мне и положила раздвоенный камень себе в рот.

– Что это у тебя, свисток? – спросил я.

– Падавди, – ответила она, что означало: «Подожди».

Должно быть, это один из признаков любви, когда ты понимаешь возлюбленную, даже если она говорит с набитым ртом.

– Чего подождать?

– Кавда навреетфа.

«Когда нагреется».

Она так и шла спиной вперед, глядя на меня. Вдруг мой камень приподнялся, словно кусок железа, притянутый магнитом, и поплыл вперед, а веревка легонько потянула меня за шею следом.

– Стой на месте, – приказала Норригаль.

Я замер, а она забежала вправо от меня, и камень поплыл за ней. Она сделала круг, и камень повторил круг за ней. Потом Норригаль выплюнула свой камень изо рта, и мой стал медленно, рывками опускаться, как опадающий мужской петушок.

Мысли об этом не выходили из моей головы все время, пока я целовался с ней и наблюдал, как она держит камень во рту.

– А он сделает так же, если ты положишь его в какое-то другое место?

Она улыбнулась приоткрытым ртом и ответила:

– Куда угодно, где он будет нагреваться.

И мы чуть ли не бегом направились в общественные бани.

40 Эдтские бани

Норригаль, Норригаль! Моя сладость и горечь. Норригаль, хрупкая и сильная, пахнущая гвоздикой и пчелиным воском, сидром и мимолетным животным запахом лани. Я заклинаю тебя снова предстать передо мной такой, какой ты была в Эдте. Пусть даже ради одной, слишком короткой цепочки слов.

Я вызываю в воображении безупречную белизну твоей руки, которую я увидел, когда ты наклонилась ко мне на вершине ведьминой башни и вырезала свое имя там, где оно уже никогда не загладится. Вызываю в солнечном свете памяти твои темно-медовые волосы и прекрасные ноги. Заклинаю тебя спеть, но если ты не хочешь, то просто поговори со мной. Поговори, как в Эдтских банях, когда твой голос повторяло эхо и подкрашивал стук падающих водяных капель. Расскажи мне на ушко, какой из недолговечных обязанностей жены ты думаешь меня удостоить и какого супружеского дара потребуешь от меня. Ибо в это мгновение ты снова будешь моей, как тогда, в Эдте. Твоя кожа, словно монета, сверкающая под луной или при свечах, – монета, которую можно потратить, но нельзя сберечь.

Тот твой голод и ту жажду, когда-то утоленную мной, может утолить и другой, но Харос сплел наши дороги в тугую косу, и потому твои глаза, и руки, и смех достались именно мне. И до той поры, когда с усмешкой уйду в землю, я буду помнить, как ты короновала меня и как сделала нищим, но не смогу назвать никого, кто был бы лучше тебя.

Каменные бани Эдта считались чудом архитектуры и инженерной мысли, местом паломничества для всего мира людей. Их питали горячие источники, и воду не нужно было подогревать. Вода лилась в большие бассейны с вырезанными в камне скамьями и нишами, стены украшала хитроумно выложенная мозаика с изображениями деревьев, рыб и гиппогрифов. Световой люк в крыше, размером с крупный корабль, был самым искусным за пределами Галлардии витражом. Он представлял Сата, бога солнца, в янтарном одеянии, с голубым небом вокруг и обрамлением из листьев и веток. Каменные стены были оживлены фигурами высотой в десять футов. Переплетенные бедра и тела любовников. Их радостные и доставляющие радость лица выступали из шероховатой, как будто не до конца обработанной скалы. Сквозь прозрачную зеленоватую воду на полу бассейна виднелась мозаика с самим Митренором, который подстегивал бурю одной рукой, а другой ласкал нимфу. Бассейны были общими, мужчины и женщины, молодые и старики купались вместе без всякого стыда. Жрицы Митренора заботились о двух сотнях масляных ламп, а солнечные лучи пронизывали облака пара сверху. Проходивший между рогатыми бюстами старины Хароса желоб подавал воду в ячейки из известняка для тех, кто хотел уединения. Говорят, что половину незаконнорожденных в Эдте зачали именно здесь.