Вопросы жизни Дневник старого врача - [181]

Дело решено. Я выдаю задаток 3 талера. Дни и часы назначаются г — жою Фогельзанг всякий раз с вечера; она будет присылать нарочного или скажет сама в клинике Руста.

M — me Vogelsang — эта интересная особа прежде была повивальною бабкою, а потом из любви к искусству, как она уверяла, посвятила себя анатомии и практически знала ее бойко. Вылущить сустав по всем правилам искусства, найти артерию на трупе — это было плевое дело для m — me Vogelsang.

В то время Берлин был экзаменационным, «rendez — vous» для всех врачей прусского королевства, и каждый из них на так называемом государственном экзамене (Staatsеxamen) обязан был демонстрировать пред экзаменаторами внутренности груди, живота in situ2.

Вот этот — то экзамен in situ и заставлял прибегать экзаменующихся к анатомическим знаниям г — жи Фогельзанг.

Она достигла совершенства в разъяснении и наглядном определении положения грудных и брюшных внутренностей, а также мозга и основания черепа.

Никто не был так вхож ко мне, как m — me Vogelsang. И рано утром, и поздно вечером она являлась ко мне с каким — нибудь препаратом в руках или с известием о предстоящем упражнении на трупе в Charite.

Я не знал ни одного женского лица, менее красивого и более оригинального физиономии г — жи Vogelsang. Уже лет за 40, с волосами на голове, похожими на паклю, с сухим, изрытым глубокими бороздами, но необыкновенно подвижным лицом, m — me Vogelsang очень смахивала на проворную, юркую обезьяну.

Но она доставила мне для упражнений не одну сотню трупов, и потому я ее считал дорогим для себя человеком.

В одно время с нами прибыло в Берлин несколько русских из Москвы и Петербурга, впоследствии занявших должности ординаторов в различных столичных госпиталях; из них всех более сблизился со мною Вл[адимир] Аф[анасьевич] Караваев1 (родом из Вятки).

Караваев окончил курс в Казанском университете. Познакомившись в этом университете только по слухам с хирургиею (профессор хирургии в то время, если не ошибаюсь, Фогель, имел скорченные от предшествовавшей болезни пальцы и не мог держать ножа), он отправился в Петербург и определился ординатором в Мариинский госпиталь, где и видел в первый раз несколько операций, произведенных Буяльским2.

Несмотря на такую слабую подготовку, Караваев чувствовал в себе особое влечение к хирургии; это я заметил при первом же нашем знакомстве. Я посоветовал ему тотчас же заняться анатомиею и отправиться по адресу к m — me Vogelsang.

Целый год он был моим неизменным спутником при упражнениях над трупами, а потом по моему же совету отправился в Геттинген, к Лангенбеку.

В 1837 году Караваев явился в Дерпт, держал еще у меня экзамен, до отъезда моего в этом же году в Париж, делал вместе со мною опыты над животными по вопросу, много меня интересовавшему в то время, о признаке развитии гнойного заражения крови (пиемии).

Этот вопрос я и посоветовал Караваеву выбрать предметом его докторской диссертации. Я могу по праву считать Караваева одним из своих научных питомцев: я направил первые его шаги на поприще хирургии и сообщил ему уже избранное мною направление в изучении хирургии.

Летнею вакациею 1834 года я воспользовался для посещения Гет — тингена и, чтобы застать еще лекции, отправился из Берлина еще задолго до окончания семестра.

Меня интересовал в Геттингене, разумеется, всего более Лангенбек3. Ученики его, приезжавшие иногда в Берлин, относились с искренним энтузиазмом о своем знаменитом учителе всей Германии того времени. Лангенбек был единственный хирург — анатом. Знания его анатомии были так же обширны, как и хирургии.

Кроме этих двух категорий хирургов — анатомов и хирургов — техников (которых Лисфранк в Париже очень метко назвал chirurgicus menuisiers1), в 1830–х годах можно было различить и еще две категории, имевшие в то время не менее важное значение. В то время анестезирование и анестезирующие средства еще не были введены в хирургию, и потому немаловажное было дело для страждущего человечества претерпеть как можно меньше мучений от производства операций. Быстротечная, почти скоропостижная смерть постигала иногда оперируемого вследствие нестерпимой боли.

Операция, как и всякий другой прием, могла причинить смертный shok от одной только боли у особ чрезмерно раздражительных. Итак, не мудрено, что значительная часть хирургов поставила себе задачею способствовать всеми силами быстрому производству операций. Но как усовершенствование хирургической техники в этом направлении (т. е. с целью уменьшить сумму страданий быстрым производством операций) весьма трудно, даже невозможно для многих, и, сверх того, скорость производства нередко может сделать операцию неверною, ненадежною и небезопасною, то, понятно, многие из хирургов сильно вооружены были против всякой спешности в производстве, а некоторые дошли до того, что объявили себя защитниками противоположного принципа, утверждая, что чем медленнее будет делана операция, тем более она даст надежды на успех.

Французский хирург Ру укорял всех английских хирургов в ненужной и мучительной медленности при производстве операций.

В Германии к категории хирургов, по принципу стоявших за быстрое производство операций, можно было отнести именно двух корифеев — Грефе и Лангенбека. Первый достигал этого врожденною ловкостью и разными техническими приемами; второй — отчетливым знанием анатомического положения частей и основанными на этом знании, им изобретенными, оперативными способами.