Вопросы цены и стоимости - [34]

— Поступайте как вам угодно, — несколько рассеянно отозвался в ответ Ожье, погруженный в свои, явно не очень приятные мысли. — Вы же теперь хозяйка в этом доме.

Потом спохватился и добавил мягче с улыбкой:

— Женской руки в нем никогда не было, и я думаю, вам наверняка хотелось бы переделать что-нибудь на свой вкус.

— Да, кое-что хотелось бы поменять, — согласилась молодая женщина, вспоминая, что и гардероб бы ей не плохо сменить тоже: не девочка уже, а замужняя дама, как ни как, да и замужем она за человеком солидным. Положение обязывает!

— В пределах разумных трат, — дал добро супруг с беззлобной усмешкой. Было очевидно, что молодая жена горит желанием утвердиться в своем новом положении во всех смыслах.

Катарина вернула усмешку: за то, что Ожье охарактеризовал, как разумные траты, мать пилила бы ее еще год, как отъявленную транжиру.

— Вы не отдадите мне сегодня в помощь своего воспитанника?

От этой семейной идиллии Равилю и без того было тошно, хоть в петлю, — сам не понимал как еще держался, чтобы не вскочить и бросится куда глаза глядят! А при подобном небрежном упоминании о нем, словно юноши здесь не было вовсе, откровенно передернуло.

Вот же стерва! — с каким-то уважительным восхищением признал он. — Воспитанника… Еще бы усыновить предложила!

О нет! Катарина, теперь уже Грие, не опускалась до шпилек, подколок и гадостей в сторону юноши, которого муж привел в дом безо всяких объяснений. Наоборот, с Равилем она держалась вполне доброжелательно и ровно, не роняя своего достоинства и попросту не находя смысла в склоках. Само собой, настоящей сердечности и теплоты ей не хватало — откуда бы ей взяться — но в целом юный Поль ей был даже симпатичен.

Во всяком случае, он держал себя без развязанности и пошлости, чем выгодно отличался даже от ее родного брата. Молодой человек производил впечатление умного, не сидел на шее у своего содержателя, свесив ножки, и не ел хлеб даром, предполагая, что достаточно прекрасных глаз и милой мордашки. И какие бы отношения не связывали юношу и Ожье — на показ они не выставлялись.

При таких условиях Катарина мудро рассудила, что было бы бесполезной и бесцельной глупостью настраивать против себя мужа, третируя его любимца, и тратить собственное время на мелкие пакости из числа тех, на которые горазд изобретательный женский ум. Само собой, пожелай она того, молодая хозяйка с легкостью могла бы сделать жизнь юноши в новом доме невыносимой, тем более что ни семьи, ни друзей, ни кого-нибудь, кто мог бы просто поддержать, — у рыжика Поля очевидно не было. Однако никакого смысла затевать домашнюю войну Катарина для себя не видела.

Зато Равилю ее спокойная уверенность стала как нож по и без того раненному сердцу! Ему почти хотелось, чтобы она показала себя склочной мерзкой бабенкой — должен же быть у человека хоть один недостаток! Хотелось, чтобы у него хотя бы раз появился повод сорваться на грубость, нахамить, помянуть недобрым словом за глаза. Позлорадствовать в адрес новоиспеченного супруга: я б для тебя все сделал, что можно и что нельзя, а ты мною побрезговал, не захотел, променял на не весть что, вот и мучайся теперь…

Хоть какое-то облегчение, вместо душившего его безмятежного покоя и уюта, стараниями новой госпожи, когда в довершении ко всему приходилось улыбаться и желать доброй ночи, с бессильной ненавистью разбиваясь взглядом о закрывающиеся за молодоженами двери спальни.

Но даже малюсенького повода так и не представилось. Катарина была само радушие, Ожье, казалось, задался целью стать воплощением примерного семьянина, и превосходил невозмутимостью саму невозмутимость.

И то правда, зачем тратить свое душевное здоровье на какого-то приблуду, он и так никто… В комнате было тепло, но Равиль зябко повел плечами, так и не подняв глаз от своей тарелки.

— Поль? — вторично окликнул его Ожье, как показалось с раздражением.

Юноша едва не вздрогнул, но безразлично уронил:

— Как пожелаете.

Весь обед он был занят исключительно тем, что упорно и сосредоточенно, заставлял плавающую в супе зелень, выстроиться в строгом геометрическом порядке. Не получалось. То рука опять не вовремя дрогнет, то дыхание сорвется…

Мужчина смерил его тяжелым взглядом, и вернулся к обсуждению других повседневных забот. Катарина лишь слегка приподняла брови, ничем иным не выдав удивления разыгравшейся сценой.

От выматывающей тоски впору было выть на луну. Словно что-то безнадежно оборвалось в груди после неудачного разговора с Ожье и теперь неприкаянно дергалось тоненькой жилкой, тупо ныло оголенным нервом, заходясь болью от любого прикосновения.

Равиль сам удивлялся, что удержало его тогда броситься вслед за любимым мужчиной, признаваясь во всем, что успело наболеть, и прося прощения, если разочаровал. Не страх — Ожье бы не оттолкнул его наверняка, пожалел бы, успокоил, утешил как обычно… Может поэтому и не бросился, промолчал, что хотелось услышать в ответ вовсе не утешения и уговоры. Лучше уж никак, чем так!

А может, зря не бросился, потому что это «никак» сейчас и происходило. Дни шли за днями, и в один далеко не прекрасный момент Равиль осознал, что больше не сможет выносить эту семейную пастораль. Ожье с того дня оставался с ним вежливым и предупредительным, затронутая тема больше не поднималась, ни чем не показал недовольства и ни в чем лисенка не упрекнул, от чего становилось еще горше. Юношу словно вымораживало рядом, и он сбегал при ближайшей возможности, рьяно впиваясь в первое же подвернувшееся дело, лишь бы занять себя.